Течет река неспешно по долине,

Многооконный на пригорке дом,

И мы живем, как при Екатерине,

Молебны служим, урожая ждем.

Перенеся двухдневную разлуку,

К нам едет гость вдоль нивы золотой,

Целует бабушке в гостиной руку

И губы мне на лестнице крутой.

На шее мелких четок ряд,

В широкой муфте руки прячу,

Глаза рассеянно глядят

И больше никогда не плачут.

И кажется лицо бледней

От лиловеющего шелка,

Почти доходит до бровей

Моя незавитая челка.

И не похожа на полет

Походка медленная эта,

Как будто под ногами плот,

А не квадратики паркета.

А бледный рот слегка разжат,

Неровно трудное дыханье,

И на груди моей дрожат

Цветы не бывшего свиданья.

Бывало, я с утра молчу

О том, что сон мне пел.

Румяной розе и лучу,

И мне – один удел.

С покатых гор ползут снега,

А я белей, чем снег,

Но сладко снятся берега

Разливных мутных рек,

Еловой рощи свежий шум

Покойнее рассветных дум.

И целый день, своих пугаясь стонов,

В тоске смертельной мечется толпа,

А за рекой на траурных знаменах

Зловещие смеются черепа.

Вот для чего я пела и мечтала,

Мне сердце разорвали пополам,

Как после залпа сразу тихо стало,

Смерть выслала дозорных по дворам.

Ты мог бы мне сниться и реже,

Ведь часто встречаемся мы,

Но грустен, взволнован и нежен

Ты только в святилище тьмы.

И слаще хвалы серафима

Мне губ твоих милая лесть…

О, там ты не путаешь имя

Мое. Не вздыхаешь, как здесь.

Когда в тоске самоубийства

Народ гостей немецких ждал,

И дух суровый византийства

От русской Церкви отлетал,

Мне голос был. Он звал утешно,

Он говорил: «Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,

Из сердца выну черный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

Проводила друга до передней,

Постояла в золотой пыли.

С колоколенки соседней

Звуки важные текли.

Брошена! Придуманное слово, —

Разве я цветок или письмо?

А глаза глядят уже сурово

В потемневшее трюмо.

Покинув рощи родины священной

И дом, где муза, плача, изнывала,

Я, тихая, веселая жила

На низком острове, который, словно плот,

Остановился в пышной Невской дельте.

О, зимние таинственные дни,

И милый труд, и легкая усталость,

И розы в умывальном кувшине!

Был переулок снежным и недлинным,

И против двери к нам стеной алтарной

Воздвигнут храм Святой Екатерины.

Как рано я из дома выходила,

И часто по нетронутому снегу

Свои следы вчерашние напрасно

На бледной чистой пелене ища,

И вдоль реки, где шхуны, как голубки

Друг к другу нежно, нежно прижимаясь,

О сером взморье до весны тоскуют,

Я подходила к старому мосту.

Там комната, похожая на клетку,

Под самой крышей в грязном шумном доме,

Где он, как чиж, свистал перед мольбертом

И жаловался весело, то грустно

О радости не бывшей говорил.

Как в зеркало, глядела я тревожно

На серый холст, и с каждою неделей

Все горше и страннее было сходство

Мое с моим изображеньем новым.

Теперь не знаю, где художник милый,

С которым я из голубой мансарды

Через окно на крышу выходила,

Чтоб видеть снег, Неву и облака,

Но чувствую, что Музы наши дружны

Беспечной и пленительною дружбой,

Как девушки, не знавшие любви.

Тот счастлив, кто прошел среди мучений,

Среди тревог и страсти жизни шумной,

Подобно розе, что цветет бездумно;

И легче по водам бегущей тени.

Так жизнь твоя была чужда заботе,

Как тонкий сон, но сладостный и нежный:

Проснулась… улыбнулась… и небрежно

Вернулась ты к нарушенной дремоте.