Но красота – это не только субъективная оценка и внутреннее чувственное переживание, ведь воспринимается и переживается нечто, а не ничто. То, что мы называем красотой, порождается и появляется только во взаимодействии человека с миром, его явлениями, ставшими носителями эстетической ценности. Красота – это не только оценка, это именно ценность, т. е. ценностное отношение, особое эстетическое. Как любая духовная ценность, красота порождается в обществе, это ценность культуры. И как любая духовная ценность, реализуется она в жизни конкретных людей, в конкретных ситуациях.
Красота, рассматриваемая в этом плане, в сущности, есть отношение между человеком и каким–либо конкретным явлением. Именно между, ибо субъективное «отношение к» (т. е. отношение человека к явлению, его эмоционально–чувственная оценка) входит в целостное ценностное отношение, в то, что называется «красота как ценность». Как и любая другая ценность, красота может воплощаться по–разному, и носители красоты могут быть разными. Это может быть и математическая формула, и храм, и кристалл, и коралл, и цветок, и лицо или тело человека. Но красота не принадлежит носителям, хотя и опредмечивается в них. Чтобы красота реализовывалась, «проявилась» как ценность, в каждом случае кроме ее носителя необходим и человек, способный «распредметить», чувственно «прочесть», пережить ее. Носитель – это всегда только вещественный знак того, что может выступать как красота, если есть тот, для кого этот знак своеобразно значим, у кого при взаимодействии с носителем может возникнуть чувственное переживание красоты (или как вторичное хотя бы осознание ее присутствия). Переживает красоту, наслаждается ею человек, но переживание и наслаждение возникают лишь во взаимодействии с носителем, значимым для него.
Говорить о красоте математической формулы совершенно бессмысленно, если нет людей, знающих математику и способных испытать чувственное наслаждение от того, что в данном случае выступает как красота. Но, с другой стороны, красота формулы есть только тогда, когда существует сама формула (и ведь не любая красива!). И человеческое лицо, которое воспринимается как красивое (этим человеком, этой эпохой, этой культурой, в этом слое общества), обладает какими–то особенностями, а не просто правильностью черт. Но что же это за особенности? Что такое красота?
Красота – едва ли не самая трудноопределимая ценность.
В общем, красоту можно представить как отношение человека и мира (какого–то явления), выражающее момент предельной очеловеченности, одухотворенности конкретной чувственности человека.
Такое отношение возникает тогда, когда явление в высшей степени значимо, но не утилитарно. В таком случае говорят о «заинтересованной незаинтересованности» (И. Кант), о бескорыстности чувств. Явление оказывается духовно–значимым и в то же время чувственно–привлекательным.
Если мы, например, любуемся фруктами в саду или натюрмортом, на котором они изображены, то удовольствие от вида фруктов может быть совсем не связано с их вкусом или желанием их съесть (получив утилитарное наслаждение). И тем не менее мы стремимся (не все и не всегда) получать наслаждение от созерцания красивых явлений, нас вроде бы волнует лишь их духовно–значимая форма, которую мы чувственно оцениваем. Но это не совсем так.
Дело в том, что в данном случае переживается не собственно форма, а органичность воплощения в этой чувственной форме содержательной духовности самого человека, его «чувственной человечности». Немецкий философ Гегель считал, что, например, для искусства «чувственная внешность в прекрасном, форма непосредственности как таковой есть в то же время определенность содержания…».[142] Выражаясь его языком, можно сказать о форме, применительно к красоте, что это форма природы, представляющая собой дух, характерная и полная смысла.[143] Видимо, само наслаждение, переживание красоты как ценности возникает тогда (и потому), когда человек ощущает себя целостным, способным возвысить свои чувства до предельной духовной высоты. В эстетическом отношении особая значимость формы (о которой пишут многие исследователи) как раз и состоит в том, что она становится конкретно–чувственным выражением духовной ценности явления, ставшего носителем красоты (как отношения между ним и человеком, эмоционально оценивающим его). В этом плане очеловечивание мира есть его оформление. И для художника, и для того, кто наслаждается искусством, красотой, форма «бесконечно дорога потому, что она – носительница души, которая тебе одному откроется и расскажет тебе твою».[144] Возможность возникновения именно такого отношения определяется особенностями и человека, и явления, с которым он взаимодействует. Это явление должно иметь (или обретать) какие–то особые свойства, качества, чтобы стать предметом эстетического отношения, т. е. носителем красоты. В разные эпохи, в разных сообществах это были разные свойства. Человек, взаимодействующий с этим явлением, должен быть эстетически развит, чтобы иметь возможность чувственно оценить эти свойства, пережить их как красоту и испытать наслаждение от нее.
Ведь не только свежая роза может порождать чувственное выражение одухотворенности человека – эстетическое отношение и наслаждение красотой. Например, изящество движений змеи может вызвать то же самое, хотя в других случаях она выглядит гадкой и вызывает только отвращение.
Но вот куча (pardon!) дерьма не вызывает эстетического наслаждения ни у кого. Впрочем, и самая чудесная роза вызовет эстетический восторг только в том случае, если человек не «слеп» (физически или духовно) и настроен на чувственное взаимодействие с цветком.
Хотя вряд ли такое «объяснение» красоты как ценности является исчерпывающим и вряд ли вообще возможно исчерпывающе объяснить и тем более определить красоту, ибо в ней всегда был, есть и будет момент тайны, что–то необъяснимое, противоречащее обычной логике понятий. Что–то, что требует не столько рационального понимания, сколько чувствования, что–то, что лучше выразимо посредством языков искусств, а не науки.
Эстетический вкус человека в известной мере может быть специально развит, воспитан, обогащен. Но все–таки в его основании остается нечто иррациональное, как и вообще в культуре, нечто данное, как говорится, «от Бога». Это, правда, не означает, что о красоте, вкусе и других эстетических ценностях нельзя размышлять, хотя все рассуждения об этом далеко не бесспорны.
Красота все–таки может быть воспринята, пережита и понята прежде всего как полезность, разумность и целесообразность. Во всяком случае попытки понять красоту именно так, т. е. не как целостную ценность, а в первую очередь через ее значимость, очень характерны. Они выражают утилитарно–разумное отношение к эстетическим ценностям вообще и к прекрасному в частности. Г. Гоббс – английский философ Нового времени – считал, что красота – это совокупность свойств какого–нибудь предмета, которые дают нам основание ожидать от него блага. Другие исследователи неоднократно отмечали, что в самых разных обществах эстетически значимым оказывается то, что когда–то было полезно (хотя это и не всегда так). Вообще, красивым в таком случае считается то, что полезно, целесообразно, функционально и удобно. Понимание красоты в качестве целесообразности часто свойственно конструкторам, архитекторам, дизайнерам. Например, некоторые конструкторы высказывали убеждение в том, что красивый самолет – это тот самолет, который хорошо летает. Возможно, это и так для самолетостроения или промышленного дизайна. Совпадение эстетической ценности и функциональности здесь существенно. Но в целом красота несводима к целесообразности, хотя соразмерность, симметричность, пропорциональность и т. д. имеют отношение к переживанию красоты в определенные исторические периоды, когда особенно ценимы (и на чувственном уровне) именно упорядоченность, гармоничность бытия и его фрагментов.
