Уровень самореализации – это во многом безразличие к сытости и стремление к активной духовной жизни от простейших форм самораскрытия себя в спорте до более сложных процессов раскрытия себя в науке, искусстве и техническом изобретательстве. В данном случае самораскрытие, самореализация личности должны идти на пользу обществу как созидание, как обогащение новым опытом взаимоотношений с окружающим миром, новыми возможностями взаимодействия друг с другом и с природой. Культура самопроявления, самореализации в древнем обществе возникала как феномен защиты не от внешнего мира, а от застоя, от омертвения, когда формировались крупные объединения людей – племенные союзы, в которых накапливались ресурсы для поддержки творчества и созидания, пробуждая общество к развитию и накоплению внутренней силы, определению новых возможностей. Частично можно согласиться с В. М. Межуевым, что культура – основа свободы, а открытие культуры было связано с пониманием независимости и свободы в развитии человека как от природы, так и от Бога.

Но у представителя культуры, достигшего уровня самореализации, оставался естественный изъян, связанный с тем, что в своих увлечениях, в своем, как правило, бескорыстном стремлении к новому, к открытиям новых горизонтов духовного опыта человечества, он забывал о ближних своих, о реальных людях, становясь подчас безразличным и даже жестоким по отношению к их жизни, проблемам и судьбам. Здесь он выступал как человек эгоистического склада, не способный из–за своих увлечений видеть порой беды окружающих, даже очень близких людей. Это тяжелая плата за возможность погружаться в увлекшее человека дело. Такой человек творит прежде всего в силу внутренних своих порывов, не задумываясь всерьез о благе ближних, хотя он и становится полезен обществу, сам не всегда осознавая это. А ведь бывает не только полезен, но и вреден, разрушителен. Самореализация человека может быть и враждебна культуре.

Высшим и полноценным уровнем культуры является уровень духовной элиты. Не следует связывать с понятием «духовная элита» снобизм, чванство и высокомерие богатых или знатных людей, представителей крупного капитала или высокопоставленных государственных чиновников. Духовная элита – это уровень культуры, когда не богатство или знатность, власть или сама по себе высокая образованность выделяют группы людей в какую–либо особую типологическую группу. Элитарная культура складывается из непрерывного творчества человека во всех сферах его бытия, однако его взгляд на мир тонко подмечает особенности той человеческой среды, с которой он себя идентифицирует, в которую он погружен. В этом случае он освобождается от груза эгоистического неприятия окружающих людей, определенного отчуждения от их судеб, но в своем отношении к людям он проявляет знание жизни и осознанность, осмысленность любого поступка, продуманность и одновременно – необходимость помощи и поддержки, оказываемой в той или иной форме. Элитарная культура предполагает наличие взаимосвязи, гармонии внутреннего и внешнего мира человека, уравновешенность сил и взвешенность отношений. Это своеобразный предел духовной зрелости, который не закрывает путь дальнейшего развития, а наоборот, открывает на этом уровне бесконечный простор жизни и творчеству.

Концепция уровней в культурологии может быть переведена на систему тестов, шкалирована и может использоваться как своего рода измерительный прибор, определяющий уровни культуры. Но концепция уровней может выступать и как теоретическая база прогнозирования поведения и действий человека, находящегося на том или ином уровне развития культуры.

В основе выделения уровней культуры и, соответственно, культурности – разные доминирующие потребности человека или социальной группы. На первом, низшем уровне – это потребности выживания и обеспечения собственной жизни. На втором – потребность в самопроявлении, самореализации, в жизни интересной и целенаправленной. На третьем определяющими являются потребности в собственно духовном богатстве, накапливаемом и реализуемом в отношениях с окружающим миром, с другими людьми. Разумеется, речь идет о том, что в каждом случае доминирует, а не о том, что можно совсем обойтись без удовлетворения, скажем, витальных потребностей. Но ведь и их удовлетворение может быть близким к скотскому или более окультуренным, оформленным, облагороженным.

Конечно, между уровнями при восхождении к высокой полноценной культуре существует много промежуточных ступеней, и каждая из них отличается своеобразием и заслуживает самостоятельной характеристики. Но общая тенденция раскрытия доминант сознания в ходе целеполагания жизненного процесса и выработки определенных ценностных ориентаций в сфере культуры может дать основание для оценки культуры человека и прогнозирования его общих жизненных устремлений, поступков и действий.

Представления об уровнях культуры и культурности вполне согласуются с ценностно–гуманистическим видением культуры и ее развитием. То, что мы называем ценностями культуры, видимо, по–разному осваивается людьми, в разной мере реализуется в жизни человека и человеческих сообществ. При этом, конечно, не безразлично, что же именно мы именуем ценностями культуры.

Неоднозначно трактуется содержание исходного понятия – «ценность» и производного – «ценность культуры». На смыслах этих понятий сказалось обыденное их употребление в очевидной, вроде бы, связи со словами «цена», «оценка». Даже когда речь идет о ценностях именно культуры, частенько проскальзывают представления о бытийности как вещности ценностей и о значимости как главном их признаке. Тем не менее уже в 80–90–е гг. XIX в. философы–неокантианцы пришли к выводу, что мир делится на Бытие и Ценности, которые – вне и «над» Бытием и являются для человека сущностно значимыми, не существуя в обычной практике, но проявляясь в духе, в культуре.

И до и после этого ценность в узком понимании этого слова слишком часто отождествлялась со значимостью. В советской науке, например, ценность приравнивалась к социальной значимости, трактуемой как общественная полезность. Впрочем, опираясь на классическую философскую традицию, на размышления о ценностях неокантианцев, представителей «философии жизни», а в России – С. Л. Франка, Н. О. Лосского, некоторые советские философы (И. С. Нарский, О. Г. Дробницкий, В. П. Тугаринов, М. С. Каган и др.) пытались преодолеть ограниченность как узкоутилитарного, так и чрезмерно абстрактного подходов к проблеме ценностей. В 90–е г. XX в. в России начала как бы заново развиваться концепция ценностного постижения культуры.[81]

При этом ценность стала рассматриваться как отношение в философском смысле термина «отношение». Не как «отношение к» (оценка), а как «отношение между», выражение глубинного уровня взаимодействий.[82] Ценности рассматривали в качестве проявлений, реализаций межчеловеческих отношений, которые, в отличие от субъектно–объектных отношений людей с миром, стали именовать «субъектно–субъектными» (М. С. Каган, Г. П. Выжлецов и многие другие).

Думается, однако, что, хотя человек – непременный участник любых ценностных отношений, сами эти отношения необязательно межчеловеческие. А выражение «субъект–субъектные отношения» представляется научно некорректным. Проявлением и реализацией отношений между людьми (межчеловеческих отношений) являются, по–видимому, только нравственные ценности. А, скажем, эстетическое отношение – межчеловеческое разве что опосредованно, ибо это отношение как раз между человеком и любым предметом действительности, с которым человек по–человечески чувственно взаимодействует. Предмет, становясь объектом эстетического отношения, конечно, одухотворяется и воздействует на субъекта в силу тех значений, ценностных смыслов, которые выражены в его предметности, в частности, в форме. Эти ценностные смыслы не принадлежат целиком субъекту отношения, не вносятся им в объект. Но они не принадлежат целиком и объекту, не превращают его в субъект. Ваза, которой любуется человек, не субъект, а объект эстетического отношения. Ценностные смыслы, само отношение порождаются в процессе взаимодействия человека, субъекта эстетического отношения и «предмета», ставшего объектом. Эстетическое отношение – субъектно–объектное, но специфическое, отличающееся от познавательных, преобразовательных отношений тем, что в данном случае во взаимодействии человека с «предметом» (или объектом) в предмете этом воплощается ценностное содержание, носителем которого он становится в ходе взаимодействия. Да, предмет очеловечивается, однако не превращается в субъект, не перестает быть хотя и своеобразным, но объектом отношения. Если же, как считают, своеобразие предмета таково, что его уже нельзя называть объектом, тогда и второго участника отношения называть субъектом невозможно. Ведь субъект, оставшийся без объекта, не субъект. Только в обыденном употреблении слово «субъект» обозначает просто человека с определенными свойствами (подозрительный субъект). В науке понятие «субъект» с XVII в. используется как обозначение психолого–теоретико–познавательного Я, противопоставленного чему–то другому, не–Я, предмету, объекту.[83] Ничего принципиально не меняется, если мы рассматриваем субъект как активно–деятельное существо, практически, духовно–практически или духовно взаимодействующее с объектом. Нет никакого смысла в том, чтобы «оторвать» одно от другого и называть человека субъектом, а человеческое в отношениях – «субъектным». Отношения между людьми – просто межчеловеческие. И очеловечивать, к примеру, природу до такой степени и для того, чтобы называть ее субъектом, нет необходимости. Других же субъектов, кроме людей в их отношениях с объектами, мы пока что не знаем.