После ухода гостя, когда мы с Джейн сидели одни в комнате для шитья, она задумчиво спросила:

– Ханна, вы заметили, как мистер Дойл смотрит на вас?

Я удивилась и покачала головой:

– Нет, я не заметила ничего особенного.

– Наверно, потому что так он смотрит на вас, когда вы не видите, но это все равно бросается в глаза. Поначалу я решила, будто он хочет сказать, что не думает о вас хуже, чем раньше, а потом я поняла, что это совсем не то. – Она оторвалась от своего шитья и посмотрела мне прямо в лицо. – Не удивлюсь, если он в вас влюблен.

Она проговорила это, не хихикая, в своей обычной деловой манере, и хотя я очень удивилась, но не стала ничего опровергать, искренне доверяя ее наблюдательности.

– Наверно, он в самом деле думает, что влюблен, – помолчав, неохотно согласилась я. – Правда, я не замечала, да я ведь не знаю, как мужчины себя ведут, когда начинают ухаживать. О Господи, как бы мне хотелось, чтобы вы ошиблись, мисс Джейн.

Она еле заметно улыбнулась:

– Да. Плохо вам, если учесть еще Джеральда с его бараньим взглядом. А что вы будете делать, если мистер Дойл решит всерьез начать ухаживать за вами?

Я сделала последний стежок на своей амазонке, которая уже начинала рваться.

– Господа не ухаживают за служанками, мисс Джейн, даже за учительницами.

– Но он же нанес вам сегодня визит.

– Это был общий визит, как он сказал.

– Как он сказал. – Она фыркнула. – Он приехал повидаться с вами, Ханна. Думаю, я могла бы вам даже позавидовать. Вы, правда, не простушка, но не такая уж и красавица, во всяком случае, не красивее меня.

Я посмотрела на нее и рассмеялась:

– Да, не красивее. Вы правы.

– Все равно мне кажется, что Эндрю Дойл имеет на вас серьезные виды. Он очень романтичен, как я поняла, а папа говорил, будто он бунтовщик.

– Как бы то ни было, – стояла на своем я, – он никогда, мисс Джейн, даже не помыслит о том, что вы тут напридумали. Он – мужчина, поэтому вполне естественно, его влечет ко мне мое прошлое, но из-за этого же прошлого он, как всякий респектабельный джентльмен, не принимает меня всерьез. Несмотря на весь свой романтизм и все свое бунтарство.

– Наверно, вы правы, – согласилась Джейн. – Но это ужасно стыдно. Вам не очень обидно?

– О нет. Правда, совсем нет. Мне много лет назад пришлось задуматься об этом, так что у меня уже давным-давно нет никаких иллюзий на сей счет.

Копаясь в отрезах шелка, она вдруг сказала:

– Я спросила папа, можно ли мне задать вам несколько вопросов, и он разрешил. Он очень высокого мнения о вашей благовоспитанности и вашем представлении о приличиях.

– Да?.. Очень интересно.

– Правда, правда. Мне сам папа сказал. Может быть, мы прямо сейчас и начнем, если вам все равно, а?

Мне ничего не оставалось, как улыбнуться и взять в руки блузку с оторванной пуговицей.

– Хорошо, мисс Джейн. Мне все равно.

* * *

В тот день, когда к нам приезжал Эндрю Дойл, я получила письмо от Тоби Кента, приглашавшего меня посетить его. Мне было довольно неловко после его угроз просить Себастьяна Райдера отпустить меня, но когда я пришла к нему в кабинет, он лишь нетерпеливо проговорил:

– Вы можете делать все, что вам угодно, в свободное от ваших обязанностей время. В любом случае я не ссорился с Кентом. Так ему и передайте.

Я передала, и Тоби рассмеялся, но ни слова не сказал о речной прогулке. По-видимому, он придерживался тех же взглядов, что и я, на прошлое, которое не должно отравлять настоящее, так что мы больше к нему не возвращались. Он закончил мой портрет, и я не сумела скрыть удивления, посмотрев на него:

– Ну, Тоби, я у вас... как бы это сказать? Что-то такое есть в глазах. Это не просто улыбка. Вы меня очень облагородили.

Он почесал подбородок:

– Рад, что вы заметили.

– Но я совсем не такая.

– Наверно, слово неправильное. У вас свое благородство, и что есть, то есть, юная Маклиод. В этом портрете я показал еще одну сторону вашей натуры, и не спорьте. Вы же никогда не видели себя со стороны. Впрочем, это мало кому удается.

Я увидела еще несколько картин. Два или три вида Темзы с разных точек, мальчишки, пьющие воду из фонтанчика, пока их лошади утоляли жажду из желоба, три натюрморта, портрет трубочиста и огромное изображение площади Пикадилли с высокими домами, кэбами, телегами и маленькими фигурками прохожих.

На мольберте у Тоби стояла еще одна большая картина с изображением циркового представления.

– Вот эта и Пикадилли не похожи на все, что вы делали раньше, – сказала я. – И они мне очень нравятся.

– Честно говоря, я тоже в себе не разочаровался, – признался Тоби. – Хочется чего-то новенького.

– В цирке, наверно, очень весело, – заметила я, разглядывая белолицего клоуна на осле и раздумывая о том, как Тоби удалось так много показать на небольшом полотне, тем более на кусочке размером с шиллинг.

– Вы никогда не были в цирке? – удивился он.

– Нет, но мне бы очень хотелось пойти туда.

– Вы пойдете сегодня, – весело проговорил он и вытащил часы. – Через пару часов начинается представление, так что у нас еще есть время на славу повеселиться. Итак, Клэпхэм-коммонс. – С этими словами он бросился в спальню одеваться, а когда вышел из нее, схватил со стула соломенную шляпку, которую я совсем незадолго на него положила. – Надевайте шляпку, красавица, и пошли.

У меня перехватило дыхание.

– Я думала, вы захотите, чтобы я попозировала вам.

– Я хотел, но это может подождать. Сегодня у вас день рождения, так что принимайте подарки.

Изумлению моему не было границ.

– Откуда вы узнали? Я ведь никому не говорила.

Он усмехнулся:

– Однажды вы показали мне свои сокровища из железной шкатулки, и я запомнил число, проставленное в вашем свидетельстве о рождении. Поторопитесь же, Ханна Маклиод, или я приглашу другую девушку.

Через пять минут мы уже сидели в кэбе, который ехал по Элберт-бридж, и мне казалось, что я лопну от счастья.

– Тоби, вы должны разрешить мне заплатить за свой билет. Я буду еще счастливее от того, что могу себе это позволить.

– Прекрасно, – ответил он. – Я вычту эту сумму из вашего жалования.

– Но я же позирую вам не из-за денег, вы ведь знаете.

– Это ваш день рождения или нет?

– Мой.

– Тогда помолчите, упрямая девчонка.

– Ладно. Спасибо. А ваши картины еще продаются, Тоби?

– Нарасхват, насколько мне известно. И здесь, и в Париже тоже.

– Тогда почему вы сердитесь?

– Я не сержусь. Я просто задумываюсь, как здравомыслящий человек.

– Из-за чего?

– Может быть, мои картины покупают люди, которые не отличают плохого от хорошего и которые только знают, что Тоби Кент стал модным художником.

– Понятно. – Я задумалась. – Но вы стараетесь, когда пишете свои картины, правда?

– Это уж точно.

– Значит, в них есть то, что вы хотели когда-то сделать? В Париже, когда у вас еще ничего не покупали, вы не задумывались над тем, кто будет покупать и зачем. Так в чем же сейчас дело? Думаю, когда-нибудь вы перестанете быть модным, и тогда вас будут покупать те люди, которым будут нужны только ваши картины.

Тоби откинул голову назад и закрыл глаза.

– Я вам очень благодарен, Ханна Маклиод, – сказал он через пару минут. – Вы запомните, какой вы были, когда это говорили?

– Что вы имеете в виду? Ну, конечно же нет. О чем вы?

Он открыл один глаз.

– Выражение лица. Еще одна сторона вашей натуры, красавица. Мудрость. Ничего. Я запомню. – Он закрыл глаз. – Вскоре я уезжаю в Париж. Креспан хочет устроить там еще одну выставку, а потом показать меня в кое-каких европейских столицах, так что меня не будет несколько недель. Не хотите устроить себе каникулы?

– В Париже? Ах, Тоби, я не могу. Это невозможно.

– Ну, всего на недельку. И сами вернетесь в Лондон. Когда-нибудь должен старина Райдер дать вам отпуск? Надеюсь, мне не надо говорить, что в моем предложении нет злого умысла?