– Ничего. Ничего. Это какая-то ошибка, уверяю вас. – Я была рада, что в субботу, когда мы открывали ресторан, я рассказала Луизе о том, как помогла молодому джентльмену, на которого напали апаши, и как меня обругала молодая леди, которая приехала за ним на другое утро. Папаша Шабрье был тогда с нами, так что слышал мою историю. – Наверно, это из-за того английского господина, которого я приютила у себя. Но я у него ничего не украла, честное слово.

Его это не убедило, и он махнул мне головой на дверь.

– Идите и поговорите с ними. Я отнесу ваш поднос.

Два господина сидели у стены, попивая вино в ожидании, когда им принесут заказ. Один был светлый, лет тридцати пяти, как мне показалось, с длинным носом и надменным выражением лица. Другой, наверно, лет на десять старше, темноволосый, с узким лицом, козлиной бородкой и в очках. Когда я подошла к ним, светловолосый рассмеялся и заговорил по-английски:

– Вот и она, Жак. Черт побери, вы оказались правы. Я-то думал, она удерет через заднюю дверь.

Другой пожал плечами и сказал по-французски:

– Куда ей бежать? Мы ее все равно найдем.

– Это еще вопрос. – Англичанин посмотрел на меня: – Вы Ханна Маклиод? Живете на улице Лабарр?

– Да, сэр. Могу я поговорить с вами?

Он взглянул на меня через стол и наморщил лоб.

– Жак, это вы полицейский. Я всего лишь служу в посольстве. Могу я ее выслушать?

Второй ответил ему по-французски:

– Это не имеет значения.

Каждый говорил на своем языке, но в этом не было ничего странного, потому что понимать чужой язык всегда легче, чем говорить на нем. Светловолосый опять взглянул на меня:

– Хорошо, девочка. В чем дело?

– Хозяин сказал, будто вы его предупредили, что меня завтра заберут. – Я слышала, как у меня от волнения дрожит голос. – Это правда, сэр? Клянусь, я не сделала ничего плохого.

– Это будут решать другие люди, – с важностью проговорил он. – Я тут ни при чем. Мои дела в английском посольстве, а этот джентльмен – инспектор Лекур. Он мой друг. Когда ему на стол лег сегодня иск к вам от некоего мистера Дойла, инспектор счел необходимым поставить в известность посольство, поскольку вы все-таки британская подданная. Мы, конечно, обратили на вас внимание, но пока вы сами не попросите, мы не имеем права вмешиваться.

– Но я прошу помощи, сэр, – промямлила я, стараясь изо всех сил подавить противный страх.

Набрав в грудь воздуха, я стала рассказывать, что произошло в тот вечер, но джентльмен из посольства оборвал меня, махнув рукой.

– Не тратьте понапрасну свое и мое время, – сказал он, правда, довольно сочувственно. – Я уже вам сказал, ко мне это не имеет отношения. Но я так понял, что вы живете здесь уже несколько лет, так что должны были бы знать, как работает французская юстиция. Когда вам будет предъявлено обвинение, вам придется пойти в полицию, и потом вас допросит судья. Он будет решать, что делать с вами дальше, отпускать на свободу или отправлять в тюрьму.

Я была в отчаянии.

– Да, сэр, я понимаю, но, может быть, вы убедите консьержку дать свидетельские показания? Она знает, как все было, но ужасно боится полицию, поэтому...

На этот раз меня перебил инспектор, но обратился он к своему приятелю, словно бы увещевая его.

– Дорогой Чарльз, вы нарушаете всякие правила. Бестактно было заговорить об этом деле с ее хозяином, но это еще ничего, а вот с обвиняемой вам нечего разговаривать, пока судья не вынес решение.

– Да не бойтесь, Жак, я не буду, – сказал светловолосый и взялся за бутылку. – Прошу прощения, что заговорил здесь об этом. – Он откинулся на спинку стула. – Займитесь своими делами, юная леди. Если вы не виноваты, вам нечего бояться.

Я почти не слышала его, потому что неожиданно новая мысль пришла мне в голову и я одеревенела от страха. Я проследила взглядом за рукой господина, когда он потянулся к бутылке, и увидала, как сверкнули его серебряные запонки.

В голове у меня словно вспыхнул свет, как бывает в ателье у фотографа, и я окончательно осознала свою безысходную глупость и свое отчаянное положение.

Запонки.

Золотые запонки, которые я вытащила из манжет мистера Дойла, все еще были в моей комнате, в маленькой шкатулке под полом, а я-то о них совсем забыла.

Немного погодя я подумала, что моя глупость не была такой уж безысходной, как мне показалось вначале, ведь я вытащила запонки, чтобы смыть кровь с рубашки, и спрятала их в потайное место в своей комнате, чтобы получше сохранить, когда решила не запирать моего неизвестного гостя одного, уходя за покупками.

Вернулась же я, когда его уже тащили по лестнице вниз под предводительством разгневанной американки, обозвавшей меня воровкой и пригрозившей мне полицией, отчего я совсем забыла про запонки. А уже через несколько минут я бежала в «Раковину», боясь опоздать на работу. Проведя на ногах почти двенадцать часов, я только к полуночи вернулась домой, и мне, естественно, было не до запонок, а утром меня разбудил Тоби Кент, в мановение ока рассеявший все мои страхи, когда я рассказала ему об угрозах юной дамы. Весь день мы провели вместе, и я думать забыла о том, что женщина с васильковыми глазами может заявить в полицию.

Если принять это во внимание, не удивительно, что я ни разу не вспомнила о запонках мистера Дойла, но, стоя возле столика, за которым сидели английский дипломат и французский полицейский, я почувствовала, как чья-то ледяная рука сжимает мне сердце, и, не слыша, что мне говорит англичанин, ругала себя за то, что могла забыть такое.

Но было уже слишком поздно. Если я отдам им запонки и скажу, что забыла о них, мне не поверят, а притвориться, будто их украл апаш, вместе с бумажником и другими ценностями, я не смела, потому что у меня никогда не было никаких способностей к вранью. Похоже, скажу я правду или нет, все равно меня сочтут виновной.

Тут я услыхала голос англичанина:

– Девочка, с тобой все в порядке?

Мое сознание прояснилось, и я увидела двух хмурых мужчин за столом. Наверно, я очень побледнела, по крайней мере, мне так показалось.

– Да, – ответила я. – Что-то было, но уже прошло. Извините, сэр, мне надо проследить за вашим заказом.

Я еле добрела до кухни, а там ноги у меня подкосились и я чуть было не упала. Луиза ставила на поднос тарелки с котлетами и стала украшать их луком, грибами и петрушкой, а папаша Шабрье шел за мной следом из зала с горой грязной посуды и, едва переступив порог, спросил:

– Ну? Что они сказали?

Мне стоило большого труда взять себя в руки.

– Все так, как я думала. Они ошиблись, но так или иначе это уладится, папаша Шабрье. Англичанин – из посольства, и он понял, как было на самом деле.

Толстуха Луиза метнула в меня подозрительный взгляд, а папаша Шабрье никак не мог решить, говорю я правду или нет. Я не хотела ему врать, но мне нужно было время подумать, так что пусть он пока считает, что все в порядке.

– Хорошо. Хорошо, – проговорил он, энергично кивая головой, а сам в это время уже работал руками, уставляя поднос тарелками. – Ханна, там в углу трое золотых часиков. Они совсем не говорят по-французски. Прими-ка у них заказ.

Я взяла блокнот, ручку и вышла в зал. Все, что я делала следующий час, я делала автоматически, не думая. Принимала заказы, улыбалась, отвечала на вопросы, переводила, таскала подносы, подавала вино. Удивительно, но я не совершила ни одной ошибки, ничего не разбила и даже пару раз получила хорошие чаевые.

Англичанин и французский полицейский съели свой обед и ушли. Никто больше не заговаривал со мной, разве что заказывали еще кофе или сыр. Потом я приняла еще один заказ у американцев, которые, как обычно, охали и задавали вопросы. Мне восемнадцать, моя мать была француженкой, отец – англичанином, родилась в Лондоне и живу в Париже с двенадцати лет... о да, для молодой женщины так необыкновенно быть официанткой, но хозяин с удовольствием взял меня, потому что я свободно владею английским и французским.