Сумрак при свечах, Дети с книгой – двое, Кудри на плечах, Свет над головою. Лица их чисты, Их одежды – белые. Шаг из темноты В этом сне я делаю. Деревянный зал, Без окна светлица. Вам – туда, сказал Взгляд, который снится. Приоткрылась вдруг Дверь, которой нету. Солнце – это звук, Что приснился свету. Путь лежит в лучах, Снится весть благая, Сумрак при свечах Веером слагая. Вот мой лучший сон. Но не дай вам Боже Там, где снится он, Оказаться тоже…  * * * Иду на выборы картофеля и сыра. В кармане – списочек того, что я должна: Аптека, почта, электричество, квартира, Газ, телефон, бумага, ручки… Впряжена Я вся, как есть, в повозку памяти короткой, Чтоб не забыть, не потерять, не насмешить, Свой дом не спутать, не споткнуться, идиоткой При том не выглядеть… Мне некуда спешить, — Я, слава Богу, всюду, всюду опоздала Вступить и выступить, подать и преподать, В струю вписаться, в хрестоматию скандала, И всех приветствовать, со всеми совпадать, И никогда не выпадать из поля зренья, Впадая в ужас от намёка одного, Что опоздать (какой кошмар!) на день варенья Поэтское способно вещество. Со мной случился, слава Богу, этот ужас, — Пробел огромен и распахнут, как в полёте, Но в свете этого пробела обнаружась, Издаться можно и в оконном переплёте, Где отражаешься в деревьях, птицах, звёздах, В слезах дождя, во мгле, чья нега снегопадна, — Не надо выглядеть, а надо быть, как воздух, Чьё замечают лишь отсутствие… Да ладно! Метель сегодня, День влюблённых. Над рукописною поляной Тюльпаны на шнурах зелёных Свисают из трубы стеклянной. Их листьев шелестят страницы И шёлк багровый клёшных чашек. Они хотят распространиться, Вульгарных не стыдясь замашек. Единство времени и места Им навязать нельзя на курсах. Они не вымрут от инцеста, И тут немыслим спор о вкусах. Плетя зелёными шнурами Свои любовные интриги, Они господствуют над нами, Как всё, чего не знают книги, Но знает падающей тени Багровый свет, с каймой желтковой, И тот особый звук паденья — Тот рукописный, лепестковый.  ГДЕ НИКАКОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ НЕТ Объят очами съеденных коров, Он ищет Бога в азбуке ковров, И взор его сверлит в пространстве точку. Пылает зной за стенами дворца, А во дворце – прохлада мертвеца, И тень свечи похожа на заточку. Его неимоверной силы власть Во рту страны растаяла, как сласть. Предательство и наглые насмешки Рабов, переметнувшихся к врагам, — Естественное дело, их мозгам Доступны лишь короткие пробежки, Животный страх и стадное чутьё. Немая тень даёт ему питьё, Выходит с ним на тайную дорогу, Где никакой действительности нет, — И, проходя сквозь тела турникет, Его душа летит с доносом к Богу, С доносом на ничтожество толпы, На то, что подлы, мстительны, глупы, Трусливы, жадны, лживы – все, кто живы, Им нет числа, их надо прекратить! Но тут как раз его обмыли тело, Пришла толпа, слезами заблестела, Молитвами о нём зашелестела И умоляет в рай его впустить.  * * * Говорящего правду стекла Нет в природе. Зеркальная лужа На стене, где стекается мгла, Врёт не лучше других и не хуже. Поднося эту лужу к лицу, Видишь маску в зеркальной берлоге, — Эта маска подобна крыльцу, О которое вытерли ноги Обстоятельства и времена, Их войска, их издательства, трупы, Их победы, которым цена — Костылей мозговые шурупы. Прибежали глаза на крыльцо, — Где же, где же крутые ступени Ввысь, где голое дышит лицо Облаками в сияющей пене? Маска жизни – как зверь на ловца, Свою правду оскалить готова, Молодого наелась лица И желает мясца молодого. Ты ли это, забывший, что глаз — Это мозг, обращённый наружу, Маску жизни слепивший для нас И сующий в зеркальную лужу? Ты ли это, глядящий в проём Издевательски врущей стекляшки, Чтобы желчным твоим пузырём Так горчили кофейные чашки? Говорящего правду стекла Нет в природе. Со стен полнолунья Серебристая лужа стекла, И лежит на полу эта лгунья. |
