Износилось тело, Все его детали, — Что-то отлетело, Что-то подлатали, Кое-что валяется Где-то под столом, Оно легко вставляется, Но тут же воспаляется — Вот какой облом!..  «Родная Наденька, не знаю, жива ли ты, голубка моя?» Осип Мандельштам Надежда Мандельштам была не злой старухой, Обгадившей цветы литературных клумб. Она на этот мир глядела не под мухой И знала меру зла, как волны знал Колумб. Вернись она в Москву безмолвною золою, Тогда бы, о, тогда б она была добрей В мозгах клеветников, её считавших злою За правды горький вкус, за то, что нос-еврей. Когда бы в гроб сошли не кости Мандельштама, Когда бы в гроб сойти поэзия могла, — Кого бы грёб вопрос, насколько эта дама Приятственно добра или исчадье зла?!. Победа доброты над этой «злой женою» Однажды ворвалась и хлынула из труб, Когда «друзья людей», чтоб ей не быть одною, Явились и её арестовали труп. На отпеванье в храм отпущенная с Богом, Она лежала там в блаженстве неземном, Светясь резьбой лица – прощений каталогом, А некто видел злость в лице её резном, Завидуя судьбе в такой крутой обложке, Доставшейся не тем, кто вписан в трафарет, Не тем, кто углядел, что кривоваты ножки У девочки, любил которую Поэт.  * * * Вот здесь мой дом, он – в русской речи, Иных уж нет, а те – далече, Над головою – облака, Ни потолка, ни стен, ни окон, В просторе я живу глубоком, Питаясь высью, как река Дождём питается, снегами, Моя строка идёт кругами, Идёт слогами речь реки, Рекою речи воздух пахнет, Вот здесь – мой дом, он весь распахнут, Но тайны плещут плавники. Рукопись такая * * * Никак я не доеду до богемы, Никак я до богемы не доеду, Всё не доеду до неё никак!.. Возникли с этим жуткие проблемы, Среда – счастливый день, но даже в среду На том пути – то насморк, то овраг, То вдруг пожар, то непонятно где мы, То гаснет свет и вспыхивает мрак, — Никак я до богемы не доеду, Никак я не доеду до богемы, Всё не доеду до неё никак!..  Никем не узнаваемый Булат — Давно ли это видеть повезло мне?.. Мы шли бульварами, откапывая клад, Вчера зарытый в «Домике в Коломне». Шёл дождь со снегом, густо шёл народ, По сторонам восторженно не глядя, Не видя, что по снежной каше вброд Идёт себе такой булатский дядя. Его совсем никто не узнавал. Все шли походкой журавлей и цапель. И снег с дождём Булата покрывал Хрусталиками, зеркальцами капель. Неузнаванье это под водой, Водой небес, летящей в заморозке, — Вот прелесть вольной жизни молодой!.. Он стал совсем булатским, как подростки, Совсем булатским – как давным-давно, За триста лет до узнаваемости адской… И был он весь – булатское вино Из винограда юности булатской.  Мороз и солнце, день чудесный — Вот страшной силы красота, Её слепящий блеск небесный, Её интимные места. Вот – русской Африки Эллада, Вот – Рима русского Стамбул, Столбы чудес и свойство взгляда Сдвигать тела и ритмов гул, — Тогда поэзия гудела, Как в галактический мороз Гудит расплавленное тело Светила с пламенем вразброс. Так не гудят теперь, как предки Гудели, встретив саранчу… Мороз и солнце – день Поэтки, Зрачком сдвигающей… Молчу! Расчислив даль, сравните результат С тем, что давало исчисленье близи, И выйдет, что не звёздны топи блат И нет всемирной славы в этой слизи. Начать с нуля – неточный перевод Того, что означают вереницы Событий, где работает завод Нулей, чьё место – после единицы, Не до, а после!.. Ясного ясней — Готова единица их повесить, Когда нули толпятся перед ней И делит всякий нуль её на десять! Начать с нуля!.. Вдали – нули крупней И всякий нуль тебя на десять множит, Сопровождая… Но всего трудней Остаться единицею, быть может. |
