Гордон стоит у другой кассы и, вынимая покупки из своей тележки, смотрит на меня. Интересно, что он думает; кажется, он не видел, как Виктор наподдал мне, но не уверена. Гордон потрясающе красив и привлекателен, и я, конечно, вся съеживаюсь от стыда.

Поэтому целую Виктора. Прижимаюсь к его искривленным злобой губам, а он испуганно отшатывается от меня, отпускает мои руки, и черты его лица у меня на глазах постепенно смягчаются. Теперь его очередь смущаться. Виктор отворачивается от меня и быстрыми шагами направляется к выходу. Остаюсь наедине с двумя пакетами покупок. Меня охватывает сожаление, что так глупо поссорилась с Виктором. Надеюсь, на этом дело и кончится, Виктор простит мне мою тайную вину – желание причинить ему боль, заставить страдать. Хотя, возможно, он и не догадался, о чем я думаю, и с моей стороны совершенно бессмысленно терзаться из-за того, что не было сказано. Уверена, что он все понимает и что он обижен. Уверена, что он ощущает присутствие Гордона, как птицы ощущают приближение бури. Не смотрю в ту сторону, где стоит Гордон, но все равно знаю, что он наблюдает за мной. Хочу сбежать, сбежать от всех. Хорошо бы у нас с Виктором никогда ничего не начиналось или никогда не кончалось бы. И в ту же минуту меня охватывает острое желание: хочу, чтобы мы с Виктором умерли вместе, потому что, кажется, только это нам и осталось, потому что мы оба заслуживаем такого конца.

К дому Эстел надо добираться по прибрежному шоссе; нам предстоит пересечь несколько мостов, проехать мимо памятника старины – загородной гостиницы, где теперь ресторан, галереи игровых автоматов, которая закрыта на зиму, и магазина, торгующего всевозможными приспособлениями для игры в дротики. Проезжаем винную лавку и попадаем на Рут, 228, в Хингаме. Эстел живет на вершине крутого холма, поэтому моя развалюха еле ползет, отчаянно дребезжа. Машина с трудом одолевает подъем. Куплена за 400 долларов у подростка, который сказал, что когда-то она принадлежала его дядюшке. Это белый «олдсмобиль», весь кузов которого испещрен ржавыми пятнами, поэтому создается впечатление, что машина побывала под обстрелом. Над левым передним колесом несмываемой краской нарисована громадная крыса. Задний бампер украшен наклейками, которые мне никак не удается содрать. Паренек, прежний владелец машины, скомбинировал из этих наклеек абсурдные надписи. Куда бы я ни направлялась, за моей спиной люди читают: «Я Торможу армию», «Сигналь, если ты Мертв», «Морские пехотинцы выступают Против крепких объятий», «Мотоциклы для Плавания», «Остановить Иисуса». Сколько сил я потратила, чтобы стереть их, но каждый раз, как сажусь за руль, чувствую себя неловко.

Виктор принарядился. На нем рубашка из темно-синей ткани с лиловым оттенком, черные брюки и пестрый галстук, который он несколько раз перевязывал, глядя в зеркало заднего обзора, и, наконец, оставил его в покое. Виктор ни минуты не может посидеть на месте, все время вертится, теребит запонки на манжетах, поправляет дужки очков, которые еле держатся на носу. Колено его задевает рычаг переключения передач. Синий блейзер, который пора отдать в чистку, брошен на колени поверх пальто. Подозреваю, что у него лихорадка, иначе он надел хотя бы блейзер, если уж не пальто, но не хочу напоминать ему об этом. Хорошо, что мы мирно добрались до дома и разложили по полкам свои покупки. Виктор не хлопал дверью, я не включала кофемолку, чтобы не слышать, о чем он говорит. Правда, оба мы практически не произнесли ни слова. Он почти все время лежал в постели, а я достала из кувшина на кухне свою коллекцию ракушек и разложила их на столе. Я ничего не понимаю в ракушках, но собираю на берегу самые красивые и складываю их в кувшин. Иногда рассматриваю их и представляю, что за существа в них обитали.

Пока мы едим, Виктор постепенно успокаивается. Перекладывает на заднее сидение верхнюю одежду, засовывает очки в карман рубашки и складывает руки на коленях. Пусть отдыхает, не показываю ему даже стаю уток, которые приземлились на запруде, подняв крыльями целые фонтаны брызг; не пристаю с вопросами, не пора ли подремонтировать нашу машину, уж слишком подозрительно шумит мотор.

Выруливаю между выбоинами на дороге, объезжаю полоски льда, при каждом переключении рычага передач задевая его колено. Виктор сидит спокойно, прислонившись головой к окну, глаза закрыты. Меня волнует его молчание и то, как он сидит: весь скрючившись. Спросить бы его, как он себя чувствует, но заранее знаю, что он мне ответит. Едем молча, хотя это не назовешь молчанием: в голове у меня вертятся сотни вопросов, которые мне хотелось бы задать ему, и сотни ответов, которые я могла бы получить от Виктора. Порой мне кажется, что я знаю Виктора, как себя: могла бы придумать целый разговор между нами, не ошибившись ни в одном слове. А иной раз думаю, что совсем не знаю его, что никто не в состоянии понять до конца другого человека и что наша совместная жизнь – один из тех парадоксов природы, с которыми мы сталкиваемся ежедневно: лед обжигает, дождь идет, когда на небе сияет солнце… дети умирают раньше своих родителей.

– Приехали, – говорит Виктор, – вот здесь сверни налево.

Въезжаю через высокие чугунные ворота и сбрасываю скорость; к дому Эстел ведет выложенная булыжниками дорога, обсаженная с обеих сторон платанами. Огромный дом в стиле английской династии Тюдоров обвит плющом; крыша из серых каменных плит; дорожка, ведущая к двустворчатым деревянным дверям, выложена кирпичом. Эстел не раз рассказывала мне о своем доме, поэтому мне известны кой-какие подробности. Дом привезен из графства Кент в Англии в разобранном виде. Толстые балки в кухне и холле – из летнего дома XVI века, а крышу делали английские мастера, которые прожили месяц в трейлере; они покрыли этот дом в стиле Тюдоров прямоугольными плитами гранитной брусчатки.

Дом составлен из разных частей, которые Эстел отыскивала, а потом использовала в реконструкции дома. Эстел утверждает, что каменная кладка здания, постройки на внутреннем дворе и имитация английского паба составляли часть «настоящего» английского феодального замка, принадлежавшего какой-то аристократической семье, и относятся к 1550 году. Гостиная орехового дерева с секретером и книжными полками, уставленными книгами античных авторов, – времен короля Вильгельма III и его супруги Марии (конец XVIII века); эта часть, возможно, была пристроена к южному крылу замка, когда в XVII или XVIII веках увеличился состав предполагаемой семьи. Мебель соответственно XIX века, хотя, конечно, железная арматура, обильно украшающая камины и порталы, относится к гораздо более раннему периоду и напоминает о «происхождении» всего здания. Кроме балок и крыши, вся постройка, конечно, целиком и полностью принадлежит XX веку. Дом, как ничто другое, отражает характер его хозяйки. Трое ее мужей, которые принадлежат к трем разным периодам ее жизни, похоронены в саду.

А дом, в конце концов, производит впечатление. Меня восхищает мощеная булыжником подъездная дорога, машина на ней подпрыгивает и громыхает на всю округу. Мне нравится густая темная зелень сосен и живой изгороди, заросли плюща, который изящно и небрежно прикрывает грандиозный фасад в стиле династии Тюдоров. Мне нравится, что ветви платанов, переплетясь между собой, образовали над нашей головой балдахин, под покровом которого мы приближаемся к одной из надворных построек, в прошлом, наверное, конюшни, где я оставляю свою машину. Сижу и прислушиваюсь к окружающим меня звукам, пытаюсь понять, имеет ли атмосфера великолепного дома Эстел не только свою ауру, но и особую акустику. Меня подавляют размеры этого дома, его чужеродность, которая не исчезла и после перенесения на родную для меня землю. Меня привлекает его фальшивое тщеславие, мифы, созданные его хозяйкой и созидательницей. Поворачиваюсь к Виктору, он внимательно смотрит на меня, подперев рукой подбородок, как будто обдумывает что-то важное. Стройный, красивый, со вкусом одет и опять чем-то встревожен. Задумчиво потирает рукой подбородок.