После того как Андрей сошелся с Ларисой, отношения с отцом надолго прервались. Арсений, которому была симпатична интеллигентная, сдержанная Ирма, не хотел встречаться с Ларисой (по его представлению, вульгарной особой). Этого Лариса, конечно, не могла простить. Вообще-то, ее не жаловали и другие родственники Андрея. Она отвечала той же монетой.
Но и сам Андрей к близким (за исключением отца) после триумфа «Иванова детства» стал относиться, мягко говоря, прохладно. Как свидетельствует Александр Гордон (да и другие мемуаристы), с родственниками, особенно с сестрой, Андрею было скучно и неинтересно.
Ему казалось, что он теряет драгоценное время жизни. <…> Успехи, знаменитые друзья, любовь к искусству и само творчество увлекли его, и было ему не до родных, даже самых близких. И я, и Марина оказались на обочине его интересов, вне его круга.
Примерно тот же упрек Гордон адресует и тестю, Арсению Тарковскому:
Сказать, что Маринин отец был человеком, который постоянно, изо дня в день заботился о своих близких, я не могу. Он был из тех людей, у которых любовь и внимание проявляются спонтанно, совпадая с получением гонорара или отлучкой жены.
Затем, правда, следует важный реверанс:
Но когда случались в семье важные события, радостные или печальные – рождения, похороны, – он обязательно принимал в них участие.
Если попытаться определить бытие «клана» Тарковских во второй половине XX века, на наш взгляд, уместно предложить такую формулу: «Все против всех». За одним исключением – отец и сын. Вот кто всегда чувствовал между собой кровную связь и великую привязанность, несмотря на происходивший иногда разлад в отношениях.
Какие бы умильные стихи не писал Арсений любимой доне Марине (как называл он дочку на украинский манер), она не была в его глазах гениальным продолжением рода Тарковских. Впрочем, и в сына Арсений не верил до той поры, пока тот не снял фильм «Андрей Рублев».
Фильм «Иваново детство» Арсению, на личном примере ощутившему грубую прозу войны, казался поэтической фантазией, сказкой, поддерживающей советские мифологемы о Великой Отечественной. Вероятно, поэтому он никогда не высказывал похвал этому фильму. Он-то понимал, что все было не то и не так. Ему претила сама идея поэтизации войны, пусть даже и с точки зрения ребенка. Заметим еще, что в фильме выведен образ матери Ивана, но ни разу не возникает тема его отца.
Как ни странно, Андрей Тарковский, желая показать ужасы войны, способствовал ее возвеличиванию, даже поэтизации. Зачем снимать войну так красиво, так эстетично, в стиле итальянского неореализма?
Задумаемся также: не будь войны, кому был бы интересен некий мальчишка и его сюрреалистические сны? Кому была бы интересна немудреная любовная линия, случившаяся на фоне экзистенциальных событий? Получается, что для выявления гениальности личности нужны события, ввергающие в ужасные страдания всех окружающих, даже весь мир. Недаром «Иваново детство» чрезвычайно высоко оценил Жан-Поль Сартр, один из идеологов экзистенциализма.
Формальное примирение «клана» Тарковских с Ларисой произошло, когда Андрей и Лариса переехали жить в Орлово-Давыдовский переулок.
Здесь нужно сделать небольшое отступление для рассказа о местах жительства Андрея. Известна фраза Воланда из романа «Мастер и Маргарита»: «Хорошие люди москвичи, только квартирный вопрос их испортил». Андрея квартирный вопрос не испортил, но все же повлиял на многие события его жизни.
Первое жилье Тарковских в Москве (с сентября 1932 года) – Гороховский переулок, дом 21, квартира 7. В декабре 1934 года семья переезжает по адресу: 1-й Щипковский переулок, дом 26, квартира 2. Это был двухэтажный деревянный дом, находившийся на территории фабрики.
Тарковские жили в коммуналке, которую А. Гордон описывает так:
На кухне с окошком, выходящим в коридор, постоянно горит лампочка; во время стирок она еле видна. Горит газовая плита, воздух спертый, а от полов дует.
Зимой длинный металлический крюк в тамбуре покрывается инеем. «Заложить дверь на крюк» – значит, обрести покой, защититься. Живут они (Тарковские) в двух смежных комнатках вчетвером – мать, бабушка, брат, сестра. Помещение как бы полуподвальное, небольшие окна выходят во двор всего в полуметре от земли. Дом заселен в основном рабочим людом – выходцами из подмосковных деревень. В правой части длинного коридора – общежитие. Иногда туда наведывается милиция. Наверху живет семья Гоппиусов – совсем другой мир: тишина, уют, в столовой пианино.
Довольно распространенная модель: внизу – ад, наверху – рай, да еще и с музыкой.
После того, как фильм «Иваново детство» получил на Венецианском фестивале «Золотого льва», Андрею Тарковскому (он уже был женат на Ирме) дали двухкомнатную квартиру на улице Чкалова (Садовое кольцо, недалеко от Курского вокзала). Когда Андрей сошелся с Ларисой, сначала они поселились в квартире ее сестры Тоси на Звездном бульваре. Сейчас такое трудно представить, но в то время казалось в порядке вещей, что в небольшой двухкомнатной квартире жили семь человек: сама Тося, затем Андрей и Лариса с дочкой Лялей, мама Ларисы Анна Семеновна да еще племянник Ларисы Сережа, который тогда был женат на Ольге Сурковой!
Андрей ночевал на кухне – постель ему стелили под кухонным столом. Как тут не вспомнить, что Арсений Тарковский в молодости спал под письменным столом у Георгия Шенгели!
Ольга Суркова упоминает, что после развода с Ирмой Андрей получил однокомнатную квартиру на Соколе, в которой никогда не жил, но подтверждения этому факту в других источниках нет.
В 1968 году Андрей, Лариса, ее дочь от первого брака и мама переехали в трехкомнатную квартиру в Орлово-Давыдовском переулке. Первоначально это была коммунальная квартира, где семье Ларисы принадлежали две комнаты, а в третьей проживала престарелая соседка. После смерти соседки комнату отдали Ларисе и, таким образом, появилась отдельная квартира, где в 1972 году состоялось «историческое» примирение отца и сына (о нем чуть ниже).
В середине 1970-х Андрей искал разные варианты улучшить жилищные условия. (Была, например, возможность обмена на квартиру в старинном доме XIX века с камином на Сретенке!) Наконец в 1979 году в доме, построенном на средства «Мосфильма» (напротив киностудии), Тарковский получил две квартиры на одной лестничной площадке и объединил их в одну.
За первые годы жизни с Ларисой Андрей ни разу не привел ее ни к матери, ни к отцу. Наступило отчуждение, едва ли не полный разрыв в отношениях с родными. Единственный человек из близких, с кем Андрей в те годы общался, был Александр Гордон. Однажды он сказал Тарковскому, что отец часто спрашивает о нем, на что Андрей после долго молчания ответил:
– Я не могу к нему идти. И чем дальше, тем мне страшнее. Потом вдруг встрепенулся:
– Слушай, передай ему от меня записку! Сейчас напишу. Он взял листок бумаги, задумался, а потом медленно проговорил:
– Нет, ничего не надо… И со вздохом добавил:
– Думать не мог, что с самыми близкими людьми мне будет так трудно.
Из дневников Андрея Тарковского (запись от 14 сентября 1970 года):
Очень давно не видел отца. Чем больше я его не вижу, тем становится тоскливее и страшнее идти к нему. У меня явные комплексы в отношении родителей. Я не чувствую себя взрослым рядом с ними. И они, по-моему, не считают взрослым меня. Какие-то мучительные, сложные, не высказанные отношения. Как-то непросто все. Я очень люблю их, но никогда я не чувствовал себя спокойно и на равных правах с ними. По-моему, они тоже меня стесняются, хоть и любят. Странно. Мы с Ирой разошлись, у меня новая, другая жизнь, а они делают вид, что ничего не замечают. Даже сейчас, когда родился Андрюшка. (NB. Завтра или послезавтра сходить в загс и зарегистрировать его.) Стесняются прямо со мной заговорить обо всем этом. И я стесняюсь. И так всю жизнь. Очень трудно общаться по принципу «черного и белого не покупать, «да» и «нет» не говорить». Кто в этом виноват? Они или я, может быть? Все понемногу. Но, тем не менее, мне надо еще до отъезда в Японию появиться у отца. Ведь он тоже мучается оттого, что наши отношения сложились именно так. Я же знаю. Я даже не представляю, как сложились бы они дальше, если сломать лед самому. Мне. Но это очень трудно. Может быть, написать письмо? Но письмо ничего не решит. Мы встретимся после него, и оба будем делать вид, что никакого письма не существует. Достоевщина какая-то, долгоруковщина. Мы все любим друг друга и стесняемся, боимся друг друга. Мне гораздо легче общаться с совершенно чужими людьми почему-то…
