Рассуждения Шереля – явно «подслащенная пилюля». На самом деле прав Артур Макаров. В том, что Тарковский и Высоцкий не сработались, виновата тяга Высоцкого к спиртному. Рассказ Макарова подтверждает и актер Лев Дуров, очевидец истории на радио. Дуров говорит, что когда в студию вошел и сел на стул подвыпивший Высоцкий, Андрей Тарковский по-военному кратко сказал ему: «Встать!» – и, дождавшись, когда Высоцкий поднялся, добавил: «Вон».

Таким образом, на обиду за Марину Влади наложились у Высоцкого и собственные обиды. Размолвка продолжалось долго, но однажды Высоцкий и Влади, прилетев в Париж, столкнулись в аэропорту с Андреем, который возвращался в Москву. Эта случайная встреча позволила им наконец примириться.

Говорит Марина Влади:

Андрей так просто и понятно объяснил причину своего отказа, что нам становится искренне жаль, что он не сделал этого сразу. Посмотрев пробы, он понял, что зрители будут отвлекаться от фильма, увидев на экране Колдунью, и взял на эту роль другую актрису.[86]

Мы приезжаем в Москву, и снова Андрей сидит вечерами у нас за столом и, как обычно, распевает свою любимую песню.

Однажды он попросил меня помочь ему уговорить Марчелло Мастрояни согласиться на роль в фильме, сценарий которого он только что закончил. Но уговаривать Марчелло мне не приходится – он с радостью соглашается сниматься у Андрея. Целый вечер я перевожу, а они увлеченно обсуждают сценарий.

Увы! Фильм так и не будет снят. Еще один великолепный сценарий будет выброшен в корзину по соображениям цензуры.

Двадцать третьего декабря восемьдесят пятого года: наш автоответчик передает короткое драматическое сообщение. Тарковский тяжело болен, по мнению шведских врачей, ему осталось жить не больше трех недель. Я тут же начинаю хлопотать, чтобы ему разрешили увидеть сына. 2 января 1986 года он приезжает во Францию. Ему помогают со всех сторон – соотечественники, врачи, министр культуры, посол СССР и даже Президент республики. Наконец его сыну разрешают приехать к нему. Они не виделись четыре года.

Андрей Тарковский-младший прилетел в Париж 19 января 1986 года. Почти 16 лет назад его отец писал Г. Козинцеву:

Дорогой Григорий Михайлович! Я тут вполне замотался и прошу прощения за молчание. У нас с Ларисой Павловной родился сын, которого мы назвали Андреем. Надеюсь, что жизнь у него будет полегче.

Уже тогда Тарковский напряженно размышлял о своем долге по отношению к сыну, о его судьбе. Спустя неделю с небольшим после рождения сына он записывает в дневнике:

Какими будут наши дети? От нас многое зависит. Но от них самих тоже. Надо, чтобы в них жило стремление к свободе. Это зависит от нас. Людям, родившимся в рабстве, трудно от него отвыкнуть.

С одной стороны, хочется, чтобы следующее поколение обрело хоть какой-нибудь покой, а с другой, – покой – опасная вещь. К покою тяготеет мещанство, все мелко-буржуазное в нашей душе. Только бы они не засыпали духовно.

Самое главное – воспитать в детях достоинство и чувство чести.

Все друзья режиссера, с кем нам доводилось встречаться в Италии и Франции, в один голос говорили о том, как сильно переживал Андрей Тарковский разлуку с сыном от второго брака. Это не значит, что он не любил Арсения – сына от первого брака, но Андрей вызывал в нем особые чувства, не укладывающиеся в понятие обычной отцовской любви. Дневники Тарковского последних лет жизни пестрят записями: «Не могу жить без сына», «Жить не хочется без Андрюши…» На пресс-конференции в Милане Андрей Тарковский сказал, что готов на все, на самый крайний шаг, чтобы сына и падчерицу выпустили из СССР. «Конечно, я не убью человека – это противоречило бы моей философии, моей человеческой сущности, но я многим мог бы пожертвовать ради воссоединения с семьей». А в трагические дни декабря 1985-го он с горечью обронил: «Мне надо было смертельно заболеть, чтобы семья смогла наконец соединиться…»

Андрей Тарковский мечтал видеть Андрея продолжателем своего дела. Первый сын выбрал стезю врача, поступив в медицинский институт, и отец был этим доволен. Тогда, живя в СССР, он не хотел, чтобы Сенька пошел по его стопам. Но вот Андрюша… В желании режиссера было нечто большее, чем стремление помочь сыну обрести интересную, творческую профессию. Это было стремление продлить себя, свою жизнь, свои идеи в искусстве.

Когда в январе 1986-го продюсер Анна-Лена Вибум привезла уже больному Тарковскому видеокассету с законченной версией «Жертвоприношения», Андрей позвал в комнату сына и смотрел фильм, все время держа его за руку.

Весной, когда ему стало лучше, он мечтал поехать на остров, где снималась картина, вместе с Андрюшей.

– Видишь, какой у меня сын, – с гордостью говорил он Лейле Александер, – ему непременно надо посмотреть Швецию, особенно Готланд, и еще посетить Эльсинор – родину Гамлета.

Увы, мечта осталась нереализованной.

Первый раз мы встретились с младшим Андреем в январе 1989-го, во Флоренции. Он заканчивал школу и собирался учиться дальше – на астронома или историка-археолога. Впрочем, ни тем, ни другим он не стал, а подался в кинорежиссеры, сняв несколько фильмов об отце, а затем возглавил основанный им Международный фонд (институт) Андрея Тарковского.

Следующая наша встреча с Андреем Андреевичем Тарковским состоялась спустя почти 20 лет, в феврале 2007-го, и тоже во Флоренции. Во время интервью в числе прочих мы задавали Андрею те же самые вопросы, которыми «мучила» его отца Донателла Баливо, снимая фильм «Поэт в кино – Андрей Тарковский» («Чак Студио», Рим, 1984 г.).

– Кто ты?

– Сейчас я все больше ориентируюсь на искусство кино. Я начал с короткометражного фильма, снятого в Сабаудии, и продолжаю работать над документальными картинами, в которых музыка очень сильно связана с изображением. Первый мой кинематографический опыт – монтаж отрывков из фильмов отца, составляющих историю без звука. Звук же наложен позднее, когда музыканты, в том числе Стефано Маурици, просмотрев эти кадры, вдохновились ими и сочинили концерты. Кроме того, французский пианист и композитор Франсуа Кутюрье записал свой первый диск «Nostalghia-song for Tarkovsky» с двенадцатью произведениями, посвященными моему отцу.

Он пригласил меня работать вдвоем над дальнейшим продвижением этого проекта. В общем-то, я все время вращаюсь вокруг кино. Эта работа для меня более естественна, я чувствую себя в ней счастливым. Работа в фонде Андрея Тарковского безусловно интересна, но сейчас я чувствую потребность создавать что-то свое, что-то принципиально новое.

Андрей Тарковский (младший) Флоренция. 1989 год. Фото А. Лаврина

Андрей Тарковский (младший). Флоренция. 2007 год. Фото П. Педиконе

– Что ты помнишь из своего детства?

– Очень многое, и воспоминания помогают мне жить. Наша деревня, дом, поля, русская природа… Только там, в 250 километрах от Москвы, в селе недалеко от Рязани, наша семья существовала гармонично. В Москве для этого не было условий: отец напряженно работал, решал массу проблем, мама помогала ему. Ситуация вокруг них никогда не была спокойной; в деревне же была идиллическая атмосфера. Отец купил дом в деревне в 1970-м, потом дом сгорел и был перестроен. Мне было полгода, когда меня впервые привезли туда.

В пятилетнем возрасте я прожил в Мясном целый год с бабушкой. В то время природа там была дикая – практически никаких дорог. Потом я проводил там все свободное от школы время, все летние каникулы. Мне нравилось одиночество, долгие прогулки по лесам и полям. Очень хорошо помню эту замечательную природу, которой мне сейчас так не хватает! Жить в городе иногда очень тяжело; при первой же возможности я перееду в деревню. Детство – это чудесное и навсегда утраченное время, возвращение туда невозможно. Несколько лет назад мы с друзьями приехали в Мясное и это было странное ощущение. Вокруг все застроено, больше нет того уюта, прежнего духа уединения. В доме был тот же запах, те же звуки, но он был пуст. Там время от времени живет моя тетя, иначе бы дом просто умер.