Андрей Тарковский тоже писал стихи – серьезные и не очень. Александр Гордон приводит забавную историю о том, что Андрей, будучи первокурсником ВГИКа, якобы сочинил текст известного блатного романса: «Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела, // И тихо в парке музыка играла…» Гордон говорит, что верит авторству Андрея. «Как я узнал позже, – пишет он, – Андрей приезжал к отцу в Голицыно с текстом этой песни, и Арсений Александрович предложил изменить несколько слов». Очевидно, Гордон имеет в виду воспоминания Галины Аграновской, жены публициста Анатолия Аграновского, где описан, в частности, такой эпизод:

Толя положил на музыку стихи «Вечерний, сизокрылый, // Благословенный свет, //Я словно из могилы // Смотрю тебе вослед…» Романс понравился и Арсению, и Тане… В репертуаре мужа был цикл «поездных», «одесских», «блатных» песен. Внесли свою лепту в эту «копилку» и Андрей с Арсением. Андрей продиктовал Толе длинную воровскую балладу, которая начиналась словами: «Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела, // И в старом парке музыка играла, //И было мне тогда еще совсем немного лет, // Но дел уже наделал я немало…»

Арсений Тарковский. 1981 год

Дальше идет описание короткой жизни героя, финал – тюрьма, участие в деле адвоката, приговор… Арсений, вместо неудачной, по его мнению, строчки, предложил: «…пришел ко мне Шапиро, мой защитничек-старик, сказал: не миновать тебе расстрела…» На тюремном дворе последнее, что видит герой: «…квадратик неба темного и звездочка вдали мерцает мне, как слабая надежда…» Вариант Арсюши: вместо «звездочка вдали» – «спутничек вдали».

– Поверьте старому звездочету, так лучше! В то время как раз запустили первый спутник.

«Спутничек» в блатной песне не прижился. Никогда российский народ не доверял новомодным веяниям.

У Арсения Тарковского всю жизнь была репутация мужчины-красавца, но не фата, а благородного героя из пьесы времен классицизма. В него влюблялись многие. Поэтесса Татьяна Бек вспоминает, как была очарована Тарковским ее мать, впоследствии вышедшая замуж за писателя Александра Бека:

Мама (Тарковский звал ее по старой памяти Наташа) любила рассказывать в энный раз историю, которая очень нравилась Арсению. И, главное, не раздражала его жену (вообще-то, говорят, очень ревнивую) – Татьяну Алексеевну. Она (мама) сразу после войны приехала в Переделкино, брошенная первым мужем, с одинокой же подругой и в единственном платье, сшитом из парашютного шелка. Было ей лет тридцать семь. Кстати, там они с моим отцом и столкнулись, как встречные поезда, влюбились, расстаться не смогли… впрочем, все это другая история, к которой вполне приложимы поздние строки Тарковского:

Но мама-то в сотый раз гнула иную линию. Приехав в Переделкино, она – художница-архитектор – увидела одноногого человека такой ренессансной красоты, что, когда он, ей совершенно неизвестное лицо, садился в саду под деревьями играть в карты с прочими ей неизвестными лицами, она, все в том же парашютном платье, ложилась за кустами в высокую траву, чтобы из любви к искусству любоваться смуглым черноглазым картежником. Играли часами – и она лежала в траве часами. (Так, встав из травы, наверно, и встретилась однажды глазами с моим некрасивым отцом.)

Папа этой прелестной байке добродушно улыбался; нос огромной картошкой, глаза ярко-синие и маленькие, рот асимметричный, волосы – разночинским лохматым кружком, – Тарковский же сиял и таял.

Однажды (в 60-х годах) Андрей Тарковский сказал Галине Аграновской:

– Удивительно, как это ни одна женщина не утопилась от неразделенной любви к моему отцу!..

Семен Липкин свидетельствует:

Он нравился женщинам. Еще бы! Умный, талантливый, нередко, как ребенок, – то добрый, то жестокий и, повторяю, красивый, до чего красивый! Я знал нескольких героинь его романов. Как правило, они были старше его. Тарковский своими успехами в этой области никогда не хвастался: сказывалось благородство натуры.

Липкину вторит Инна Лиснянская:

Вот вспомнилось мне «Отнятая у меня, ночами…», и захотелось сказать еще об одной черте характера Тарковского, о черте благородной, отличающей его от многих моих знакомцев-друзей-поэтов: никогда не рассказывал о своей «лишней» жизни, не называл ни одного женского имени. И только в общем разговоре о Туркмении, перед тем как прочесть мне вышепроцитированное стихотворение, по какому-то дальнему намеку я догадалась, что в Туркмении он был влюблен, но Татьяна узнала, приехала и увезла в Москву. В этих стихах, датированных 1960–1963 годами, он, как мне сдается, вспоминает именно ту свою влюбленность.

Догадку Лиснянской подтверждает в своих мемуарах и Марина Тарковская. По ее мнению, этой женщине – тайной любви поэта – посвящены такие его стихи, написанные в ноябре 1958 года, как «Мне приснился Ереван…», «О, сколько счастья у меня украли.», а также появившееся спустя 10 лет пронзительное поэтическое воспоминание:

Конечно, Андрей очень сожалел, что отец и мать разошлись. Возлагал ли он вину за это на отца? В общем-то, нет. Во всяком случае, внешние проявления «прокурорства» отсутствуют – как в его фильмах, так и в поступках. Завуалированный, косвенный упрек в «Зеркале» брошен не отцу, а судьбе, заставившей его, Андрея, спустя почти 30 лет повторить поступок отца.[36] Но и до этого, в молодости, которой свойствен нравственный максимализм, Андрей не считал отца виноватым, хотя у Арсения иногда возникало ощущение, что сын осуждает его.

Приведем письмо, отвечающее на многие вопросы, связанные с взаимоотношениями отца и сына.

11 февраля 1957.

Дорогой папа!