Позади этих стражей виднелась дверь с табличкой «Личный кабинет». Оттуда до Джилл, когда она достигла внешней линии обороны, донеслись звуки пианино.

Хамство конторских мальчишек — не результат простой случайности, как думают многие, изучив этот предмет, и уж тем более, конторских мальчишек, которые служат у театральных агентов. Где-то на криминальных задворках Нью-Йорка, в некоей зловещей берлоге существует школа, где мальчишек специально тренируют для такой работы. Высококвалифицированные учителя нещадно выкорчевывают лучшие стороны их натуры и систематически прививают грубость и хамство.

Цербер конторы «Гобл и Коэн» в этой школе наверняка блистал. Быстро разглядев его таланты, учителя уделяли ему особое внимание. Окончил он эту школу, осыпаемый самыми сердечными пожеланиями всего персонала. Они научили его всему, что знали сами, и гордились им. Мальчик делал им честь.

Так вот, мальчишка этот вскинул на Джилл глаза, окруженные розовыми ободками, фыркнул, куснул ноготь большого пальца и заговорил. Был он курносым, уши и волосы у него багряно алели. Звали его Ральф. На лице у него цвело семьсот сорок три прыща.

— Чо-на-а? — вопросил Ральф с предельной лаконичностью.

— Мне нужен мистер Гобл.

— Нету! — отрезал Король Прыщей и снова уткнулся в газету.

Классовые различия, вне всякого сомнения, существовать будут вечно. В Спарте были свои цари и свои илоты. В королевстве Круглого Стола имелись и рыцари, и чернь. В Америке есть Саймон Легри[38] и дядя Том. Но ни у одной нации ни в какой период истории не было человека, высказывающего такую презрительную надменность любому посетителю, пожелавшему увидеть его менеджера, какую в бродвейской театральной конторе выказывает мальчишка-рассыльный. Томас Джефферсон[39] считал самоочевидным, что все люди созданы равными, и твердо верил, что Создатель наделил всех неотъемлемыми правами, и в том числе — правом на жизнь, свободу и погоню за счастьем. Но театральные конторские мальчишки не смотрят на жизнь глазами Джефферсона. Надменно со своей вершины взирают они на всякое быдло, хладнокровно подвергая сомнению право на погоню за счастьем. Джилл порозовела. Мистер Браун, ее проводник и наставник, предвидя такую ситуацию, рекомендовал, как ей вспомнилось, «двинуть мальчишке в физию», и на минутку ей ужасно захотелось последовать его совету. Но то ли благоразумие, то ли простой факт, что находился мальчишка вне пределов досягаемости, за медными прутьями, удержали ее. Без дальнейших проволочек она направилась к двери кабинета. Ее целью была дверь, и Джилл не собиралась уклоняться от курса. Она схватилась за дверную ручку, не успел никто из присутствующих и догадаться о её намерениях. Но тут стенографистка прекратила стучать на машинке, подкошенная ужасом, подняв пальцы. Девушка на телефоне оборвала на полуслове фразу, обернувшись через плечо, а Ральф, конторский мальчишка, разозлившись, отшвырнул газету и назначил сам себя представителем захваченной армии.

— Эй, вы!

Приостановившись, Джилл воинственно его оглядела.

— Это вы мне?

— Вот именно!

— С набитым ртом лучше не разговаривать, — посоветовала Джилл, снова взявшись за ручку.

В розоватых глазах мальчишки внезапно погас боевой огонь, залитый слезами. Расплакался он не от раскаяния, а потому, что в пылу момента сглотнул большую зазубренную конфету и жестоко страдал.

— Ту-да… не-льзя! — ухитрился выговорить он. Железная воля восторжествовала над плотью.

— Но я уже вхожу!

— Это личный кабинет мистера Гобла!

— А мне и нужно поговорить лично с мистером Гоблом. Ральф, чьи глаза еще были влажны от слез, растерялся.

Ситуация ускользала из-под контроля. Такого с ним прежде не приключалось.

— Сказано, нету его!

Джилл строго на него взглянула.

— Ты плохой мальчик, — бросила она, воодушевясь отчетливым хихиканьем из-за коммутатора. — Знаешь, куда попадают мальчики, которые говорят неправду? Я же слышу — вон он, играет на пианино. А теперь поет! И незачем лгать мне, будто он занят. Если бы он был занят, он бы не пел. Если ты так лжешь в таком возрасте, каким же ты вырастешь? И вообще, ты противный. У тебя красные уши, а воротничок тебе велик! Поговорю-ка я о тебе с мистером Гоблом…

И с этими словами Джилл, открыв дверь, вошла.

— Добрый день! — весело поздоровалась она.

После толкучки на площадке, где негде было даже присесть, кабинет, в котором очутилась Джилл, показался уютным и почти роскошным. У дальней стены, почти во всю ее длину, тянулся просторной лакированный стол, заваленный бумагами; на одном краю высилась устрашающая гора сценариев в переплетах буйволовой кожи. Налево стояла книжная полка. Стены сплошь покрывали фотографии. Рядом с окном стояла мягкая кожаная кушетка; справа от нее — пианино, а круглый табурет занимал молодой человек с небрежной шевелюрой, которую не мешало бы постричь. На крышке пианино привлекала глаз яркая картонная афиша, на которой юноша в костюме для поло склонялся над белокурой богиней в купальном костюме. Надпись под ними возвещала:

Отведя от афиши взгляд, Джилл уловила, что по другую сторону письменного стола что-то происходит. Это поднимался второй молодой человек; такого худющего и длинного она в жизни не видела. Поднимался он часть за частью, словно змея, разворачивающая кольца. В момент ее появления он сидел, откинувшись, так что виднелась лишь верхняя часть туловища. Теперь же, когда он выпрямился во весь рост, голова его чуть ли не уперлась в потолок. У него было длинное лицо, резко очерченный нос и срезанный подбородок. Он вперился в Джилл через те самые «черепаховые стекляшки», о которых упоминал ее новый знакомец мистер Браун.

— Э… а…? — выговорил он тонким невыразительным голосом.

Мозг у Джилл, как и у многих людей, управлялся двумя диаметрально противоположными силами, точно машина, за рулем которой сменяются два разных водителя: смелый, рисковый парень, пренебрегающий всякими ограничениями скорости, и робкий новичок. До сей минуты руль крутил тот, рисковый. Он мчал ее на головокружительной скорости, чихая на все препятствия и полицейские правила. Теперь же, доставив ее в такую ситуацию, он внезапно передал руль боязливому напарнику. Джилл, минуту назад пылавшая отвагой, внезапно лишилась дара речи, скованная непомерной застенчивостью.

Она сглотнула, сердце у нее запрыгало. Над ней башней нависал долговязый. Черноволосый пианист встряхивал кудрями, точно Банко в «Макбете».

— Я… — начала она.

Тут ей на помощь подоспела женская интуиция. Что-то подсказало ей, что они боятся не меньше ее самой. При этом открытии рисковый смельчак снова перехватил руль, и она хладнокровно преодолела все сложности.

— Я хочу видеть мистера Гобла.

— Мистера Гобла нет. — Долговязый молодой человек нервно теребил бумаги на столе. Джилл произвела на него огромное впечатление.

— Нет? — Выходит, она несправедливо обидела конторского мальчишку.

— И сегодня мы его не ждем. Могу ли я чем-то помочь?

Говорил он ласково. Этому молодому человеку показалось, что он в жизни не встречал такой девушки, как Джилл. Та и вправду была сейчас прехорошенькой — щеки у нее распылались, глаза сверкали. Она задела сокровенную струнку в душе долговязого, и весь мир для него превратился в благоухающий сад, полный прекраснейших цветов и нежной музыки. Отис Пилкингтон частенько влюблялся с первого взгляда, но еще ни разу ему не доводилось влюбляться так безоглядно. Когда Джилл ему улыбнулась, он почувствовал, что перед ним отворились врата небесные. Сколько раз прежде отворялись эти самые врата, вспоминать он не стал, ему было не до подсчетов. Однажды врата обошлись ему в восемь тысяч долларов; в такую сумму встало улаживание конфликта с девушкой, грозившей обратиться в суд. Но в подобные минуты человеку не до таких воспоминаний, они вносят диссонанс. Отис Пилкингтон влюбился с первого взгляда. Вот и все, о чем он думал.