Слишком тонко? Нет, в самый раз. Учтиво, любезно, сдержанно — но с холодным презрением.

Он открыл дверь и увидел Терри. Она сидела на чемодане и плакала.

Терри Гроза комиссаров исчезла, как и не было. Остался только страх. Нет, еще беспомощность и безнадежность.

Клаттербак говорил о том, поверят ли ей присяжные. Газетные карикатуры внушили ей, что присяжных здесь нет, и она представляла себе грозного судью, которого гораздо трудней убедить, чем дюжину простых смертных.

Судья посмотрит на нее и холодно скажет: «Виновна».

Подумав об этом, она утратила последнее мужество.

Сердце у Джефа перевернулось. Он точно знал, что он не будет с ней отрешенным, холодным, презрительным, а главное — что она не выйдет за Фредди. Выйдет она за него, Джефа Эскриньона, а если кто захочет помешать, пусть пеняет на себя.

Однако прежде всего надо ее утешить. Что случилось, в конце концов? Все прекрасно, лучше некуда. Он подошел к ней, обнял ее и спросил:

— Mon ange, mon tresor, qu'est ce que tu as,[141] — и что-то еще по-французски.

Это помогло. Она отряхнулась, как собачка, вышедшая из моря.

— Ничего, — сказала она, — просто я испугалась.

— Испугалась? Кто же тебя испугал? В чем дело?

— Даже мистер Клаттербак сомневается!

— Ничего не понимаю.

Бюиссонад устал. Никогда — ни мелким шпиком, ни всемогущим начальником — он не видел, чтобы обвиняемый юркнул в ванную и заперся. Поистине, век живи, век учись.

С этими мыслями он загрохотал в дверь. Джеф удивился.

— Что это?

— Комиссар. Он меня арестует. Джеф нежно взял ее за руку.

— Расскажи мне толком, что случилось.

Мистер Клаттербак, с суровым укором глядевший с балкона на толстых купальщиков, один другого страшнее, услышал из комнаты пылкую французскую речь. Узнав голос Джефа, он слегка нахмурился. Ему казалось, все-таки, это немного безвкусно, даже невежливо. Однако тут же он понял, что беседует Джеф с комиссаром, человеком настолько темным, что он не знает английского. Заглянув в комнату, издатель увидел нос своего подопечного и окончательно его оправдал.

— Ну, знаете! — сказал он. — Этот издольщик времени не теряет. Вы напоминаете мне У.С. Филда.[142]

Джеф отрешенно на него взглянул. Клаттербак заметил в нем напряженность. И то сказать — кулаки сжаты, глаза мечут молнии, шрам побелел. Словом, вид у молодого писателя был опасный. Двухминутная беседа с комиссаром убедила его, что осмысленно только действие. Слово «действие» он толковал широко.

— Где Терри Трент? — спросил Клаттербак.

— В ванной. Моет глаза.

— Она что, плакала?

— Да.

— Не удивляюсь. А что тут творится?

— Мы с комиссаром поспорили. Он считает ее воровкой, а я — нет.

— Убедили его?

— Вряд ли.

— Стоит насмерть?

— Именно.

— Тогда готовьтесь к большой радости, — сказал Клаттербак. — Деньги украл маркиз.

Джеф дернулся.

— Сам сказал, — заверил Клаттербак. — Вот только что. Передайте комиссару, это потрясет его слабый разум. Какой, однако, гад, — прибавил издатель, пользуясь темнотой упомянутого чиновника.

— Истинное чудище. Напоминает одного шпика…

— Parlez francais, — предложил месье Бюиссонад, но тщетно.

— Нет, мой отец! — удивлялся Джеф.

— Он самый. История интересная, но мы в нее вдаваться не будем. За него не беспокойтесь, он на полпути в Бельгию, а там его не возьмут. Кстати, сколько ему лет?

Джеф задумался.

— Да так, шестьдесят с лишним.

— Очень уж он ловко спрыгнул. Прямо акробат. Ну ладно, к делу. Докладывайте комиссару и смотрите, что будет.

Поток французской речи издателю понравился, но, как ни странно, не вызвал желанного эффекта. Комиссар усмехнулся и пожал плечами. Это Клаттербака удивило.

— Ну, как? — спросил он.

— Не верит.

— Не верит?!

— Говорит, маркизы не крадут.

— Вот сноб собачий! Сказали вы, что ваш родитель спрыгнул с балкона, как ошпаренный кот, и мчится в сторону Бельгии?

— Конечно.

— А он не верит?

— Да.

Клаттербак свистнул.

— Что же вы будете делать?

— Знаете, у нас в маки я научился двум-трем штукам. Попробую их использовать.

— Каким это штукам?

— Способам, помогающим вывести кое-кого из строя.

Клаттербак его понял.

— То есть стукнуть?

— И связать. Вы не возражаете?

— Что вы, что вы! Ни в коей мере. А потом?

— Летим с Терри в Америку. У нее как раз есть билеты.

— В Америку, да? Загляните к моей супруге.

— Непременно.

— То есть вы ее не увидите, но через дверь поговорить можно.

— Замечательно! Поеду к ней с женой.

— Вы говорили, что не женаты.

— К тому времени женюсь.

— На Терри?

— На ком же еще?

— Это хорошо. Она мне нравится.

— А уж мне!

— PARLEZ FRANCAIS! — взревел комиссар. Клаттербак приветливо ему улыбнулся и оптимистично взмахнул рукой. Потом он снова стал серьезным.

— А эти ваши штуки сработают? — засомневался он.

— До сих пор не отказывали.

— Большой он очень…

— Бывали и побольше.

— Поймите меня правильно, — сказал Клаттербак, — я всецело за то, чтобы вывести его из строя. В жизни не видел человека, который бы в этом так нуждался. Даже среди авторов, и то… Я просто подумал, не попробовать ли сперва чего-нибудь другого.

— Чего именно?

— Прежде всего, тут требуется такт.

— Такт?

— Помните этого бармена, моего земляка? Он рассказал мне: часто, особенно по субботам, посетители несколько распускаются. По его словам, лучше всего на них действует такт. Сперва умягчаем жертву спиртным напитком. Я далеко не уверен, что шампанское не зачарует нашего противника.

Джефу показалось, что Клаттербак — наивный оптимист (если помните, именно так подумал издатель о маркизе). Кто-кто, а комиссар вряд ли поддастся шампанскому.

— Что ж, попробуйте, — равнодушно отвечал он.

— Пробовать нужно все, — назидательно промолвил Клаттербак, — это мой девиз.

И, налив бокал шампанского, он поднес его комиссару, который тихо сидел, сложив на животе руки.

— Шампань, мусье? — осведомился издатель. — Вулеву?[143]

Комиссар удивился. Конечно, он заметил вино, они все замечают, но не надеялся на угощение. Лицо его смягчилось; неприязнь к американцам дала первую трещину. Выпив бокал до дна, он отдал его Клаттербаку, а тот налил ему снова.

Джеф недоверчиво смотрел на пиршество любви.

— Ничего не выйдет, — сказал он.

— Может, смягчится?

— Нет.

— А вы посмотрите, что сейчас будет, — заметил издатель. — Сюда я бросил таблетку.

Джеф охнул, понимая, что недооценил находчивость дивного издателя. Вот так всегда. Пылкая юность мыслит о насилии, мудрая зрелость знает и другие способы.

— Тот бармен дал мне вчера две штучки. Когда вы достигнете моих лет, — назидательно сказал Клаттербак, — вы узнаете, что нет дилеммы, которой не решит снотворное. Дали бы мне власть, каждый ребенок, с самых ранних лет…

Он прервал свою речь. Комиссар соскользнул на пол и удобно залег там, отрешившись от земной суеты. Клаттербак оглядел его, как Микеланджело оглядывал свои шедевры.

— Говорил я вам? Такт. Что лучше такта?

Он развил бы тему, если бы не зазвонил телефон и он не кинулся к нему, как подобает примерному мужу.

— Алло? Да? Что? А, здравствуй, душенька! Как ты там? Что-о? Пыталась дозвониться в «Ритц»? Но я не в Париже! Я в Ровиле. Да, такое местечко. Приехал сюда к автору. Выехали с ним из Парижа вчера днем, всю ночь провели в дороге.

Краем глаза он увидел Терри и нежно помахал ей рукой.

— Пока, Расе, — сказал Джеф.