– Лиззи, Эрин, как хорошо, что вы пришли! – воскликнула Салли, садясь на постели. На нее было жалко смотреть; да, это была Салли, но только очень постаревшая. Исхудала она до такой степени, что даже зубы выглядели чересчур большими для ее изможденного личика. Голова Салли была укутана розовым шарфом.

Если Эрин и Лиззи и были потрясены увиденным, они ничем это не выдали. Но даже в больнице, где люди и вообще выглядят плохо, Салли выглядела лучше. А уж здесь, дома, контраст с былой Салли был просто ужасающим, и подругам стало совершенно ясно, как далеко зашла ее болезнь.

Лиззи опустилась на стул рядом с кроватью и ласково обняла Салли.

– Салли, дорогая, ну как ты?

Эрин устроилась в кресле по другую сторону кровати и взяла Салли за руку.

– У меня все в порядке, – бодрым тоном ответила Салли. – Стив, дорогой, спасибо за чай.

Пока Стив расставлял на прикроватном столике чашки и разливал чай, никто не произнес ни слова. Протянув чашку жене, Стив ласково погладил ее пальцами по щеке и вышел из спальни. Только услышав его удаляющиеся шаги, Салли заговорила:

– Я хорошо себя чувствую. Понимаю, в это трудно поверить, но это так. Я смогу справиться с болезнью, потому что обязана справиться ради Стива и мальчиков. – На ее губах появилась печальная улыбка. – Если бы у меня не было мужа и детей, то я, наверное, обозлилась бы на весь мир и на Бога за то, что он сотворил со мной такое. Но я должна быть сильной ради Стива и детей.

У Эрин, которая в этот момент передавала Лиззи чашку с чаем, задрожали руки.

– Ох, Салли, я просто не знаю, что тебе сказать, – призналась она.

Салли пожала плечами:

– А никто не знает. – Она улыбнулась, но в ее улыбке уже не было обаяния и теплоты, присущих прежней Салли. – Я хотела, пока не выпадут все волосы, сделать короткую стрижку и перекраситься в блондинку, но не успела. Всегда хотела быть блондинкой и вот упустила последний шанс.

Лиззи и Эрин невольно улыбнулись.

– Не так уж и хорошо быть блондинкой, – сказала Лиззи, дотрагиваясь до завитков своих белокурых волос. – Можешь мне поверить.

– А каково быть рыжей? – спросила Салли у Эрин.

Лиззи отметила про себя, что в голосе Салли появился какой-то надлом, которого она не слышала прежде.

– Да тоже мало хорошего, – ответила Эрин. – Так что оставайся, какая есть.

Подруги сменили тему, они стали вспоминать, как познакомились. Лиззи вспомнила, что впервые увидела Салли, когда та пришла в клинику с Дэниелом, в то время он был еще совсем крошкой.

– Я тогда подумала: какая молоденькая, совсем девчонка, а уже двое детей. Ты ведь выглядела очень молодо, я просто не поверила, что тебе уже тридцать и даже с хвостиком.

– Я пользовалась специальным кремом для кожи. Им пользовалась еще моя мама, и у нее была очень молодая кожа. Она говорила мне, что если буду пользоваться им каждый день, то у меня и в пенсионном возрасте будет кожа, как у ребенка.

«Пенсионный возраст». Эти слова буквально повисли в воздухе. У Салли не было шансов дожить до пенсионного возраста. Эрин взяла Салли за руку и крепко пожала. Ужасная болезнь вплеталась в разговор на любую, даже самую отвлеченную тему.

Когда Эрин и Грег говорили про болезнь Салли, Грег назвал все происходящее кошмарным сном. Неудачное сравнение, потому что после самого кошмарного сна все же приходит пробуждение.

– Вы ведь знаете, что моя мама умерла от рака груди, когда мне было двадцать лет? Стив никогда ее не видел, и это меня очень огорчало, – рассказывала Салли. – Я понимаю, жизнь – сложная штука. Вот почему мы со Стивом всегда ценили то, что имели. Я знала, как опасен рак груди, но никогда не думала, что такое случится со мной. Считала, что это несчастье не может поразить мою семью дважды. Да и вообще мне рано было волноваться. Ведь маме было сорок восемь, когда она заболела.

Эрин подумала о своей матери, настоящей матери. Шеннон сейчас сорок пять или сорок шесть. Интересно, как она? А бабушке около семидесяти. Здорова ли она?

– Но ведь твоя мама всегда с тобой, правда? – ласково проговорила Лиззи. – Моя мама тоже умерла, но она всегда живет в моих мыслях и воспоминаниях.

– Это верно. – Салли согласно кивнула. – Меня волнует, что мальчики еще очень маленькие… будут ли они помнить меня? Я прожила с мамой двадцать лет, а у них не будет этого времени. Я, например, не помню, что происходило, когда мне было три или четыре года. Как же они запомнят?

Эрин понимала, что ей сейчас ни в коем случае нельзя расплакаться. Ведь заплакать должна была бы Салли, но Салли хранила спокойствие, а вот Эрин душили подступившие слезы.

Эрин подумала, что желание заплакать может быть вызвано еще и беременностью… и не сдержалась, все же заплакала.

Салли протянула ей салфетку.

– Не плачь, Эрин, – умоляюще попросила она. – Я ведь не плачу. То есть поначалу я плакала, а сейчас, похоже, уже не способна плакать. Я ничего не могу изменить, но обязана быть сильной. – Салли обвела взглядом подруг. – Вот вам ирония современной жизни. Мы считаем себя хозяевами жизни, думаем, что можем все поменять – работу, место жительства, образ жизни, – но есть вещи, которые нужно принимать такими, какие они есть, и мы ничего не можем поделать с этим.

Салли сделала еще один глоток чая, для этого ей потребовалось поднести чашку к губам двумя руками.

– И я просто обязана держаться ради семьи. Стиву одному с детьми придется очень тяжело. Я не могу оставить его с воспоминаниями, как страшно я умирала. Ведь надо оставлять после себя что-то хорошее, правда? Еще до повторного сканирования костей я почувствовала, что метастазы разрастаются. И все же надеялась, что смогу с этим справиться. А когда врачи сказали мне правду, мне показалось, что я очутилась в безвоздушном пространстве. Я не могла дышать. В больнице мне давали транквилизаторы, и я была как зомби. Наверное, мне и сейчас нужно хоть изредка принимать транквилизаторы, но я не хочу находиться в таком состоянии. Мне нужно ясно понимать, что происходит. А морфий одурманивает, я видела маму в таком состоянии, это ужасно.

– Чем мы можем тебе помочь? – спросила Лиззи.

– Приходите ко мне, это отвлекает меня от мысли о том, что я умираю, – медленно проговорила Салли. – Обычно люди боятся раковых больных. Так было с моей мамой. Ее друзья не знали, что делать, поэтому держались подальше от нее, считая, что от их визитов все равно никакой пользы. А ей хотелось видеть людей. Но те, кого она хотела видеть, не приходили. И я их понимала. Что можно сказать умирающему человеку?

– Но ты не умираешь! – воскликнула Эрин. – Всегда есть надежда.

– Я умираю, – спокойно произнесла Салли. – Мы все умираем. И мне лучше умереть раньше, ведь лечение может лишь оттянуть конец, а я не хочу умирать в муках.

Глядя на еще больше побледневшее лицо Салли, Лиззи пообещала:

– Мы обязательно придем.

Выйдя из дома, они направились к машине Лиззи.

– Тебя отвезти домой? – предложила Лиззи.

Эрин покачала головой:

– Спасибо, но я, пожалуй, пройдусь. Хочу подышать воздухом.

– А как ты себя чувствуешь? Я имею в виду твою беременность?

– Хорошо, но очень устаю, – призналась Эрин. – Когда я работала в Бостоне на двух работах, мне казалось, что ничего не может быть утомительнее, но теперешняя усталость ни с чем не сравнима, а я ведь даже не работаю. – Она замолчала, подумав, что ее усталость – это ничто по сравнению с болезнью Салли.

Лиззи улыбнулась:

– Помню, когда я была беременна Джо, я каждый вечер ложилась спать в восемь часов. Даже рыдала от усталости. Бедняжка Майлс, он просто очумел, когда понял, что такое иметь дело с беременной женщиной.

– Ну я пока еще не рыдаю от усталости, – засмеялась Эрин, но тут же осеклась. – Послушай, Лиззи, это, наверное, плохо – смеяться, когда Салли так больна, да?

Лиззи согласно кивнула.

– А знаешь, о чем я подумала? Если бы мне сообщили такую ужасную новость, как Салли, я бы непременно повидалась со своими родными, – продолжила Эрин уже грустно. – Иногда бывает, что родные встречаются только на похоронах. Это неправильно. И Грег говорит, что не надо ждать, пока что-то случится. Так что я решила отыскать своих родных и рассказать им о ребенке.