Кухня встретила Эрин знакомыми запахами – аппетитным ароматом еды, смешанным с приятным лимонным запахом чистящих средств, которыми пользовалась мама. Керри сидела за столом; она скинула туфли, положила ноги на соседний стул и читала вечернюю газету. Мама уже накрыла стол для ужина и теперь отдыхала за чашкой чая.

– Привет, лентяйка. Интересно, чем это ты занималась весь день, пока я трудилась в поте лица? – усмехнулась Керри, не отрывая глаз от статьи, в которой рассказывалось о диетах знаменитостей.

Вместо ответа Эрин швырнула на стол квитанцию, выданную ей в паспортном столе.

– Что это? – заинтересовалась Керри, разглядывая бумагу. – Ты подала заявление на получение паспорта?

«Она ничего не знала», – подумала Эрин. Но уж мама-то знала точно. Эрин посмотрела ей прямо в глаза и увидела в них тревогу.

– Почему вы не сказали мне? – тихо спросила Эрин.

– Чего мы тебе не сказали? – спросила Керри, отрываясь от газеты.

– Что Шеннон – моя мать.

– Ох! – Керри сбросила ноги со стула.

«Значит, она все-таки знала», – дошло до Эрин. И осознание этого только еще больше разозлило ее. Керри знала, а она, Эрин, которой это касалось в первую очередь, ничего не знала.

– Я попросила тебя дать мне свидетельство о рождении, но ты сказала, что оно пропало, – тоном обвинителя произнесла Эрин, обращаясь к матери. – Но ты же понимала, что я все равно узнаю, так почему же ты не сказала мне правду?

– Эрин, не надо устраивать из этого драму, – сказала Керри. Она поднялась со стула, подошла к холодильнику и принялась искать там что-нибудь, чтобы заморить червячка перед ужином.

– Не надо устраивать драму?! – возмутилась Эрин. – Да это не драма, это трагедия. Это самая важная тайна моей жизни, и вы не могли этого не понимать. Ну, что ты можешь сказать? – вновь обратилась Эрин к матери, которая продолжала молчать.

Мать только молча покачала головой.

– Она ни в чем не виновата, – решительно вступилась за мать Керри. – Это твоя чертова мамочка создала проблему, потому что трахалась со всеми подряд и забеременела…

– Не смей обвинять ее! – вскричала Эрин. – Ты не имеешь права. Вы должны были все рассказать мне, и я бы нашла ее. Я ее дочь, а вы скрыли это от меня. Да как вы могли, черт побери?! Кто дал вам право решать мою судьбу и говорить мне только то, что вы считали нужным?

Мать, а вернее, бабушка, молча сидела за столом, обхватив голову ладонями, словно защищаясь от обидных слов.

– Скажи мне, мама! – потребовала Эрин. – Почему вы утаили от меня правду?

Бабушка подняла голову и посмотрела в разгневанное лицо Эрин.

– Я не знаю, что тебе сказать, дорогая. Мне очень жаль, что мы обидели тебя, но я ждала подходящего момента, чтобы рассказать тебе обо всем. Сначала ты была слишком маленькой, а потом вдруг так стремительно выросла, что шанс был упущен. – Она протянула Эрин натруженную руку, но Эрин демонстративно отступила назад, отказываясь принять этот жест примирения.

– Чушь. Вы же не могли не понимать, что когда-нибудь я сама все узнаю.

Глаза бабушки наполнились слезами.

– Да, конечно, но надеялись, что ты сможешь понять…

– Понять что? Почему вы лгали мне? Почему не сказали о том, что для меня важнее всего в жизни?

Бабушка заплакала, а Керри принялась орать на племянницу, что та не имеет права никого обвинять. Эрин тяжело было смотреть на слезы бабушки, но и успокоить ее она ничем не могла. Обиженная предательством родных, Эрин сейчас не испытывала жалости ни к кому из них.

Она ушла из дома, забрав с собой только свою одежду и несколько фотографий. Все остальное – золотой браслет, подаренный мамой и папой в день первого причастия, серьги, купленные ей Керри с первой зарплаты, – она оставила на захламленном столике в спальне.

Три дня Эрин прожила у Мо, одновременно и надеясь, что кто-то из родных найдет ее, и не желая этого. А затем улетела из страны. Шесть месяцев Эрин путешествовала по свету, работала в барах и ресторанах, а затем в Греции нанялась помощницей по хозяйству в семью американцев, поскольку их прежняя помощница неожиданно уволилась. И когда семье американцев пришло время возвращаться домой в Бостон, Эрин поехала с ними.

Тихий стук в дверь разбудил Грега.

– Что такое?.. – Он сел на постели, еще окончательно не проснувшись.

Дверь чуть приоткрылась.

– Вам поменять постельное белье? – услышал он голос служанки.

– Нет, спасибо, – ответил Грег. – А который час?

– Десять минут седьмого. – Дверь тихонько закрылась, и Грег включил ночник.

– У нас на семь часов заказан столик, – сказал он, поднимаясь. – Так что пора вставать.

Эрин приподнялась на постели. Она чувствовала усталость и не испытывала никакого желания вставать и одеваться к ужину. Снова откинувшись на подушку, Эрин ощутила ставшее уже привычным чувство тревоги. Лучше бы они с Грегом остались в Чикаго. Сейчас, когда она здесь, в Ирландии, она не может думать о своей семье так же, как думала, находясь в Чикаго. Да, в Америке она вспоминала свою семью, но боль от разлуки притупляло огромное расстояние. А может, дело и не в этом. Может, причина в ней самой, потому что она все-таки не чувствовала себя в Ирландии дома. Ирландия угнетала Эрин, ей хотелось домой. Но где он, ее дом?

Жизнь семейства Бартон в последнее время явно не складывалась. К концу первой недели апреля и в преддверии праздника Пасхи Эбби решила, что должна забыть о семейных неурядицах последних недель и постараться поднять настроение всем членам семьи. К сожалению, эмоциональный барометр в доме прочно застыл на отметке «облачно/ожидается шторм».

Из Джесс с трудом удавалось вытягивать слова, несмотря на все попытки Эбби установить доверительные отношения с дочерью.

– Джесс, дорогая, я понимаю, ты очень устаешь в школе, – осторожно начала разговор Эбби, боясь сказать что-то не так. – Но это все из-за предстоящих экзаменов. Мы с папой жалеем тебя. Конечно, мы хотим, чтобы ты хорошо училась, это ради твоей же пользы, но нам не хочется, чтобы ты слишком переутомлялась.

Джесс посмотрела на мать с выражением, означавшим «Ты ни черта не понимаешь». Эбби терпеть не могла этого выражения.

Директор школы, в которой работал Том, простудился, так что Тому приходилось самому решать и проблему с учительницей физики, которая увольнялась и не хотела отрабатывать положенный до увольнения срок, и проблему с неисправной пожарной сигнализацией, которая, к радости учащихся, продолжала странным образом срабатывать без всяких причин.

Теперь вечерами Том мог говорить только о сложностях, связанных с поиском нового учителя физики, да о тщетных попытках мастеров из компании по ремонту систем сигнализации обнаружить неисправность в их запутанной системе.

Эбби даже подумала, что если бы каждый вечер на ее месте на кухне сидел робот, который через определенные интервалы повторял бы слова «Какой кошмар!», Том бы этого даже не заметил.

Решив как-то взбодриться, Эбби отправилась к Салли в салон красоты, чтобы, как говорила Салли, «поработать над собой». После переезда в Данмор Эбби раз в месяц посещала салон красоты. Конечно, это было неслыханной роскошью. Ведь до появления на телевидении она могла позволить себе такое не более двух раз в год.

«Работа над собой» включала маникюр, массаж лица, окраску ресниц и иногда удаление волос на ногах. И все это сопровождалось легкой болтовней с Салли в приятной расслабляющей атмосфере. Теперь владельцы и других салонов старались заполучить Эбби в качестве клиентки, но она оставалась верна Салли и ее салону. Вообще-то их дружба началась еще десять лет назад, когда Салли работала учительницей младших классов в одной школе с Томом. Том рассказал жене о новой учительнице, которая внесла струю свежего воздуха в затхлую атмосферу их школы, и Эбби представила себе невзрачную трудолюбивую женщину с волосами мышиного цвета, в больших очках и с обгрызенными ногтями, которая «запала» на ее Тома.