Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Осеан победила. По ее щекам текут слезы, она улыбается всеми своими белоснежными зубами. Красивая. Но заснула. Она допила свою водку. Я опять смотрю на часы. Мне хочется узнать, сколько уже накопилось в ее конверте. Мне хочется вытянуться рядом с ней, закрыть глаза и ждать чего-нибудь, похожего на далекую музыку, чего-нибудь убаюкивающего.

Я не слышала, как вернулся Лукас, он стоит рядом. Мне хочется крикнуть — так вот во сколько ты возвращаешься, спросить строгим голосом, где он был, встать перед ним, руки в боки, и потребовать объяснений. Мне хочется быть выше сантиметров на двадцать и уметь сердиться.

Отец звонит предупредить, что они выходят из театра, значит, через полчаса будут здесь. Телефонный звонок разбудил Но, она открывает глаза, спрашивает, кто победил. У нее совершенно белое лицо, она говорит — меня сейчас стошнит, скорее, Лукас, скорее. Он подхватывает ее под мышки, волочет в туалет, поддерживает все время, пока она корчится над унитазом. Из заднего кармана ее джинсов торчат смятые купюры по пятьдесят евро, их много, я без единого слова хватаю Лукаса за плечо и пальцем показываю ему на деньги. Он вдруг впадает в бешенство, прижимает Но к стене, орет, он вне себя, я его никогда таким не видела, он орет: «Что же ты делаешь, Но, что же ты делаешь», трясет ее изо всех сил: «Отвечай, Но, что же ты делаешь!» Она сжимает челюсти, смотрит сухими воспаленными глазами и молчит, она не защищается, но я узнаю этот ее вызывающий вид, помню, что он значит. Лукас держит ее за плечи, а я кричу: «Перестань, остановись, не надо», я стараюсь удержать его, а Но смотрит на него, будто говорит: а ты что думал, как еще можно выбраться, как, по-твоему, можно выбраться из этого дерьма? — я слышу все так ясно, будто она тоже орет. Лукас отпускает ее, она соскальзывает на пол, ударяется губой об угол унитаза, Лукас с силой хлопает дверью, даже не взглянув на нее.

Я опускаюсь на колени, глажу ее по голове, по ее рукам течет кровь, я говорю — ничего, ничего, повторяю много раз — ничего, но в глубине души я знаю, что это серьезно, знаю, что я — маленькая, знаю, что Лукас прав — мы недостаточно сильны.

48

До встречи с Но я думала, что насилие — это крики, удары, кровь и война. Теперь я знаю, что насилие может быть и в молчании, что его иногда невозможно распознать с первого взгляда. Насилие заключается во времени, лечащем раны, в неизбежном ходе времени, в невозможности вернуться назад. Насилие — это то, что ускользает от нас, оно молчаливо прячется, бежит от объяснений, насилие — это то, что навсегда остается невысказанным.

Родители уже минут двадцать ждали меня у дома Лукаса, я открыла дверцу, села в машину. В салоне витает запах маминых духов, распущенные гладкие волосы мягко спускаются на плечи. Оказывается, они звонили три раза, нервничали. Я не хочу ничего объяснять. Не хочу спрашивать, понравилась ли им пьеса, хорошо ли они провели вечер. Перед глазами стоит Но — на полу в туалете, рот в крови. И Лукас, бьющий кулаком в стену в приступе бессильной ярости. Отец паркуется на своем обычном месте, запирает машину, мы поднимаемся в лифте на наш этаж. Уже почти полночь. Он хочет поговорить. Я иду за ним в гостиную, мать направляется в ванную.

— Что происходит, Лу?

— Ничего.

— Неправда. Что-то происходит. Если бы ты видела выражение своего лица, ты бы не отрицала.

— …

— Почему ты постоянно ходишь к Лукасу? Почему ты никогда не приглашаешь друзей к нам? Почему ты не хочешь, чтобы я поднимался к нему в квартиру? Почему ты заставила нас ждать двадцать минут, несмотря на то что мы тебе позвонили, выезжая? Что творится, Лу? Раньше у нас с тобой неплохо получалось разговаривать, мы все обсуждали, обменивались мнениями. Что не так?

— Но живет у Лукаса?

Я машинально поднимаю голову. Отец не промах. А мы-то так старались замаскироваться.

— Ответь мне, пожалуйста, Лу, Но живет у Лукаса?

— Да.

— Его родители приняли ее?

— Да… то есть… нет. Его родители с ним не живут.

— Не живут с ним?

Воцаряется недолгое молчание, отец переваривает новость. Все это время я хожу к Лукасу, все это время мы предоставлены сами себе, в его огромной квартире, без намека на родительский присмотр. Все это время я вру как заведенная. Все это время они были слишком заняты друг другом. Он сердится на меня и одновременно чувствует себя виноватым.

— Где его родители?

— Отец уехал в Бразилию, а мама живет в Нейи, иногда приезжает на выходные.

— И Но живет там с тех самых пор, как ушла от нас?

— Да.

— Почему ты мне ничего не сказала?

— Потому что боялась, что ты отправишь ее в центр.

Отец очень сердит. Сердитый и усталый. Он слушает мои сбивчивые объяснения. Она не хочет в центр, потому что там грязно, потому что в восемь утра их выгоняют на улицу, потому что там невозможно спать, так как надо постоянно следить за вещами, потому что ей необходимо какое-то место, где можно оставить вещи. Она не хочет лечиться, потому что ее никто не ждет, никому нет до нее дела, потому что она больше ни во что не верит, потому что она совсем одна. Я плачу и продолжаю нести бог весть что — в любом случае, вам наплевать, наплевать и на нее и на меня, вы просто подали милостыню, а потом отступили, вы только и делаете, что притворяетесь, маскируете трещины, а я — нет, я не отступаю, я борюсь. Отец смотрит на мое зареванное лицо, текущие из носа сопли, он смотрит на меня так, будто я вдруг сошла с ума, а я продолжаю, не могу остановиться — вам наплевать, потому что вы сами сыты и в тепле, и вам неприятно, когда рядом кто-то выпивает, кому-то плохо, потому что это нарушает целостность картины, вносит беспорядок, вам больше нравится смотреть каталоги «Икеи».

— Что ты несешь, Лу?! Это несправедливо, и ты это прекрасно понимаешь. Иди спать.

Мама выходит из ванной, она должна была слышать, как я кричу, она входит в комнату, облаченная в свой шелковый халат, причесанная. Отец в коротких выражениях обрисовывает ей картину, надо сказать, что он проявляет удивительные способности к обобщениям, мадам Ривери была бы рада. Мама молчит.

Я так хотела бы, чтобы она обняла меня, погладила по голове, провела рукой по волосам, крепко прижала бы к себе, пока я не перестану рыдать. Как это было до. Я так хотела бы, чтобы она сказала мне — не волнуйся, все прошло, я с тобой; я хотела бы, чтобы она поцеловала мои мокрые глаза.

Но она остается стоять как истукан в дверях.

Тогда я думаю о том, что это тоже насилие — этот шаг, этот жест, обращенный ко мне, так и не завершенный, незавершенный навсегда.

49

Я сразу узнала ее по голосу, она позвонила в десять часов утра, умоляя прийти, без конца повторяя — пожалуйста, ей нужно выметаться, мать Лукаса что-то заподозрила и сейчас нагрянет с проверкой, пожалуйста, Лу, приезжай. Ей не справиться одной. Она повторяет это несколько раз — ей не справиться одной.

То, чего мы так боялись, случилось. Настал момент, когда Но опять нужно собирать чемодан. Десять часов утра, прямая прервалась. Отчетливо видно место разрыва. Вот оно. Десять часов утра — я ухожу вместе с Но. Достаю из шкафа свою спортивную сумку, с которой езжу на каникулы, наскоро бросаю в нее кое-что из одежды, зубную щетку, пасту, косметичку, ватные шарики и очищающий лосьон, подаренный мамой. Я задыхаюсь.

Родители спозаранку отправились на рынок. Я собираюсь уйти, не повидавшись с ними, как воровка. В горле ком. Я собираюсь уйти, потому что другого выхода нет, я не могу бросить Но. Я застелила кровать, тщательно разгладила покрывало, взбила подушку. Аккуратно сложила ночную рубашку, сунула в сумку. На кухне я нашла несколько упаковок печенья, рулон бумажных полотенец, потом села за стол перед чистым листом бумаги, с ручкой в руке. Я долго искала подходящие случаю слова — не беспокойтесь, не звоните в полицию, я выбрала иную жизнь, нужно идти до конца, постарайтесь меня простить, не сердитесь, час пробил, прощайте, ваша любящая дочь… Все это казалось мне таким приблизительным, пустым, смешным и нелепым, слова не выражали ни необходимости, ни страха. Лист остался чистым, я ничего не написала. Надела зимнюю куртку и захлопнула дверь. На лестнице на меня напало секундное сомнение, сердце громко стучало в груди, еще можно вернуться — но нет, слишком поздно, у меня в руках дорожная сумка, а ключ от дома остался внутри.

32
{"b":"111150","o":1}