Некоторое время я колебалась, не осмеливаясь поднести ко рту чашечку с этим горьким напитком и памятуя о том неприятном впечатлении, которое осталось у меня от кофе во время посещения бани, я испытывала сомнения – стоит ли снова повторять такой печальный опыт. Судя по тому, что из чашки поднимался пар, напиток был очень горяч. Однако, вспомнив о том, что мы находимся на дипломатическом приеме, я решила сделать несколько глотков и едва не обожгла себе небо.

Стараясь не показывать своих чувств, я по-прежнему держала чашку возле рта.

Вся эта церемония проходила в совершеннейшем молчании. Наконец, Ибрагим-паша щелкнул пальцем, и в зал вошел какой-то неприметный человек в желтом халате. Он уселся рядом с ногами Ибрагима-паши и произнес несколько слов приветствия на итальянском языке. Мы поняли, что это был переводчик.

После нескольких ничего не значащих фраз, которыми обменялись Ибрагим-паша и сеньор Гвиччардини, турецкий сановник спросил:

– Привезли ли вы подарки?

Сеньор Гвиччардини ответил утвердительно:

– Да.

Тогда Ибраги-паша отставил в сторону чашку кофе и медленно, с чувством собственного достоинства, поднялся. Поддерживаемый под руку переводчиком, он пошел к двери. Мы с сеньором Гвиччардини последовали за ним.

Выйдя в соседний зал, Ибрагим-паша принялся рассматривать подарки, разложенные на полу. Он рассматривал наши подношения одно за другим и явно остался доволен ими. Казалось, ему особенно понравились доспехи венецианских гвардейцев, украшенные золотым солнцем. К моему удивлению, особого впечатления на него не произвели ни богато инкрустированные ружья, ни остальные подарки. Казалось, что он уже не раз видел подобные вещи.

Осмотрев все подарки, Ибрагим-паша поискал что-то еще и, не обнаружив, сказал несколько слов своему толмачу.

Тот обратился к сеньору Гвиччардини:

– Его высочество спрашивает, привезли ли вы ему вино?

– Да,– подтвердил Ибрагим-паша, сопровождая последнее слово выразительным движением головы.– Да, вино, вино...

Сеньор Гвиччардини едва заметно улыбнулся и ответил, что мы предугадали желание его высочества.

– Ящики с бутылками вина уже должны быть доставлены во дворец.

С этой минуты Ибрагим-паша стал с нами невероятно любезен. Он вернулся в парадный зал, долго говорил о большом уважении, которое он питает к торговым людям Италии, а в заключение, в знак особого уважения, рабы умастили нам лица благовониями из горящих курильниц.

Когда эта церемония была завершена, сеньор Гвиччардини поднялся и простился с Ибрагим-пашой, поочередно поднося правую руку ко лбу, ко рту и к груди. Оказывается, на иносказательном и поэтичном языке Востока это означает: мои мысли, мои слона и мое сердце принадлежат тебе.

Затем, в сопровождении все тех же мамелюков и янычар мы отправились из дворца властелина Александрии на свою каравеллу.

На этом программа нашего пребывания в Александрии была закончена, и можно было отправляться в Каир.

Путешествие из Александрии в Каир также описано в дневнике Фьоры Бельтрами.

«После однодневного перехода каравелла «Санта-Маддалена» остановилась в порту Рашид, который располагается у устья Нила.

Мы шли вдоль берега мимо безжизненных равнин. Неожиданно они сменились живописными пейзажами: вместо одиноких пальм, затерявшихся на раскаленном горизонте появились рощи фруктовых деревьев и поля маиса.

Египет – это долина, по дну которой течет река, а по берегам разбит огромный сад, который с обеих сторон окружает пустыня. Среди зарослей мимозы, над полями проса и риса кружились птицы с оперением цвета рубинов и изумрудов, оглашая воздух звонкими криками. Бесчисленные стада буйволов и овец под присмотром пастухов передвигались по берегу огромной реки.

К тому времени, как мы прибыли в порт Рашид, солнце уже спустилось за горизонт, и начиналась ночь.

Вышла луна, слабо освещая все вокруг. Но ее свет придал иные краски окрестностям.

На холмах, отделяющих долину от пустыни, на фоне ночного неба грациозно раскачивались силуэты пальм. То и дело попадались мечети, стоявшие у самой воды. Их окружали зеленые раскидистые смоковницы, низко склонив свои ветви.

Ночь мы провели на корабле, а затем, как и в Александрии, сошли на берег.

Нил, омывающий город, образует здесь удобную гавань. На его берегах простираются рисовые поля. Их нежно-зеленый цвет контрастирует с черными смоковницами и пальмовыми рощами, исчезающими за горизонтом.

Пока мы осматривали город, капитан Манорини искал судно, которое согласилось бы доставить нас из порта Рашид в Каир, вверх по течению Нила. В порту Рашид мы осмотрели только мечеть Абу-Манду, стоящую на берегу реки. Это истинно восточное сооружение расположено в дивном месте: оно возвышается на самом краю обрыва, над рекой так, что между основанием мечети и другим берегом, где среди рисовых полей рассеяны небольшие домики, остается довольно узкое пространство.

Над белыми стенами мечети поднимается купол в форме перевернутого сердца, увенчанный полумесяцем. Из одного угла кружевных галерей ввысь устремляется точеная башня, тогда как противоположная часть здания будто опирается на песчаный холм.

Вокруг мечети зеленеет пальмовая роща. Несколько пальм, взметнувшись в небо, пробили насквозь темную крону раскидистой смоковницы, словно украшая ее султанами.

Через переводчика мы узнали от нашего проводника, что это святой дервеш Абу-Мандур держит на своих плечах горы песка, которые словно собираются поглотить мечеть и преградить путь Нилу.

По возвращении в порт нас ожидало любопытное зрелище: в тени, на ступенях прибрежной мечети безмятежно лежал совершенно голый дервеш, или как их еще здесь называют – блаженный, наслаждаясь солнечными лучами. Его костюм и поза были, похоже, вполне естественны для этого бродяги. Он ждал, когда набожные мусульманки, живущие по соседству, принесут ему пропитание.

Долго ждать ему не пришлось. После этого среди кормилец он заметил одну, по-видимому, приглянувшуюся ему, и немедленно почтил ее своими ласками, принять которые та сочла для себя за честь. Это странное зрелище ни у кого не вызвало возмущения. Лишь Леонарда, прикрывая лицо рукой, густо покраснела и пробормотала слова ругательства.

Судно, на котором мы должны были отправиться в Каир, уже ждало нас в порту.

Это был очень большой корабль, который здесь называется джермой. Три его мачты были украшены квадратными парусами огромной величины.

Отправляться нужно было немедленно, потому что с утра дул попутный ветер. И сеньор Гвиччардини, и Леонарда, и я были очень рады этому обстоятельству, потому что пребывание в этой стране оборачивалось для нас только тяготами.

Мы тронулись в путь немедленно, испытывая неподдельную радость.

День стоял восхитительный, ветер дул, словно выполняя наше пожелание. А матросы, выполняя необходимые маневры, пели, чтобы подбодрить себя и грести в едином ритме. Их песни чем-то напоминали баркаролу иллирийских матросов с корабля «Санта-Исабель», на котором мы плыли из Лиона в Авиньон.

Капитан Манорини, который плыл вместе с нами, позаботился о том, чтобы в нашей компании был толмач. Мы попросили перевести его эти морские песни.

Первая, состоящая из нескольких куплетов, прославляла аллаха. Вторая представлялась чем-то вроде собрания философских сентенций и размышлений, связанных между собой по смыслу. Самой оригинальной и достойной из них нам показалась следующая: «Земля – тлен. Все ничтожно в этом мире!»

Поскольку мы пребывали в радостном расположении духа, и эти истины показались нам слишком сложными, мы попросили магометан спеть что-нибудь повеселее.

Они тут же достали музыкальный инструмент для аккомпанемента. Это оказались свирель, похожая на античную флейту, и простой барабан из обожженной глины, расширявшийся кверху. На самую широкую часть была натянута тончайшая кожа. Нам объяснили, что обычно ее натягивают, предварительно нагрев над огнем.