И вот зазвучала такая страшная, дикарская музыка, что она поглотила все наше внимание, и мы даже забыли спросить смысл слов, стараясь различить в этом грохоте хотя бы одну музыкальную фразу.
Однако вскоре наше любопытство привлек толстый турок в зеленом тюрбане. Похоже, что его эта мелодия привела в экстаз: он медленно поднялся, приплясывая в такт то на одной, то на другой ноге, затем, немного поколебавшись, принялся самозабвенно исполнять свой неуклюжий и сладострастный танец.
Когда он остановился, мы стали осыпать его похвалами, выражая свой восторг этим неожиданным удовольствием, которое он нам доставил. Он принял наш восторг, как должное, и тут же принялся исполнять новый танец.
Весь день прошел в подобных музыкальных и танцевальных развлечениях. Перед нами открывались живописные берега Нила, заросшие яркой зеленью. Вечером быстро село солнце, и его последние лучи расцветили своими теплыми красками прелестную маленькую деревушку и верхушки огромных пальм над ней.
На ночлег мы устроились на корме. Здесь матросы соорудили две палатки – для сеньора Гвиччардини и капитана Манорини, и для нас с Леонардой. Точнее, это было что-то подобное навесу из холстины, крепившемуся на двух гибких тростниковых жердях. Для удобства на палубе под навесами разослали ковры.
Я долго не могла заснуть, потому что перед глазами моими проплывали живописные картины, увиденные на берегах Нила. Леонарда и вовсе ворочалась до утра, в сердцах проклиная магометан за то, что они живут не по-христиански. Ее недовольство было вызвано тем, что она не могла спать на обыкновенном ковре.
Утром, проснувшись, мы обнаружили, что пейзаж со вчерашнего дня не изменился. Разве что, по мере того, как мы поднимались вверх по течению, деревни попадались все реже и становились все меньше.
Этот день прошел в тех же развлечениях, что и накануне. Только танцы толстого турка нам казались уже не столь забавными, как прежде. Наверное, мы просто привыкли к смешному.
На следующее утро песни зазвучали очень рано, когда мы еще спали. Открыв глаза, мы было решили, что экипаж исполняет серенаду в нашу честь. Однако все было совсем наоборот. Дул встречный ветер, и матросам приходилось грести изо всех сил, чтобы справиться с течением. Они горланили свои песни во всю силу, но при каждом припеве лодку относило назад на пятьдесят шагов.
Капитан джермы уверил нас, что если так пойдет и дальше, то к вечеру или, во всяком случае, на следующее утро, мы непременно опять окажемся в порту Рашид. Тогда он отдал приказ причалить к берегу у одной из деревень, мимо которой мы проходили.
Нам пришлось ждать часа два, пока ветер не стих. После чего мы снова тронулись в путь.
Мы медленно двигались вперед, и вечером перед нами на красноватом горизонте медленно выросли три симметричных горы, хорошо заметных на фоне неба.
Это были пирамиды!
Пирамиды на глазах становились все больше, а слева, над самым Нилом, нависли первые гранитные склоны гор. Мы замерли, не в силах оторвать глаз от этих гигантских сооружений, навевавших величественные воспоминания о далеком прошлом.
Солнце спускалось за горизонт, и отблески падали на стены пирамид, а их основание уходило в тень. Вскоре сверкала лишь одна вершина, похожая на красный клин. Потом и по ней скользнул последний луч, словно свет маяка. Наконец, это пламя будто отделилось от вершины, точно взметнулось в небо, чтобы мгновение спустя зажечь звезды.
Наш восторг граничил с безумием. Мы аплодировали этим великолепным декорациям. Нескольким *** казалось на венецианском карнавале. Потом мы стали упрашивать капитана не трогаться с места ночью, чтобы на следующее утро можно было снова полюбоваться величественным пейзажем, который предстанет нашему взору.
Все складывалось на удивление удачно. Капитан, со своей стороны, объявил нам, что из-за ожидающих нас впереди многочисленных мелей, ему придется бросить здесь якорь. Мы еще долго стояли на палубе, глядя на пирамиды, пока их не поглотила тьма. Потом отправились к себе под навес хотя бы поговорить о пирамидах, раз уж их нельзя видеть.
Бедняжка Леонарда не могла выдавить из себя ни единого слова, будучи совершенно изумленной зрелищем пирамид.
Мы долго не могли заснуть. А наутро, проснувшись, я почувствовала сильное недомогание. Сеньор Гвиччардини тоже жаловался на здоровье.
Стоя на палубе, мы почувствовали, что воздух был тяжелым и удушающим. Сквозь пелену раскаленного песка, поднятого ветром пустыни, пробивалось унылое тусклое солнце. Мы ощущали страшную тяжесть. Казалось, воздух обжигал грудь.
Не понимая, что происходит, мы огляделись: матросы и капитан неподвижно сидели на палубе джирмы, закутавшись с головой в плащи так, чтобы был закрыт даже рот. Живыми оставались лишь глаза, со страхом устремленные вдаль.
Наше появление на палубе нисколько не отвлекло их от этого занятия. Мы обратились к ним, но не получили ответа.
Наконец, сеньор Гвиччардини решил узнать у нашего капитана о причине подобного уныния. Но вместо него нам ответил капитан Манорини, который и прежде бывал в этих местах. Он указал рукой на горизонт и произнес:
– Хамсин.
– Что это такое? – спросила я.
– Это разрушительный ветер, которого турки и арабы боятся, как мы – дня страшного суда.
Едва он успел объяснить нам, что такое хамсин, как мы сразу же увидели все признаки этого ужасного ветра.
Во все стороны гнулись пальмы, в небе с силой сталкивались потоки воздуха, ветер заметал вверх песок, хлеставший по лицу, и каждая крупинка обжигала, как искра, вылетевшая из горнила печи.
Испуганные птицы покидали возвышенные места и летели, прижимаясь к земле, будто спрашивая, что заставляет их делать это.
Стаи узкокрылых ястребов кружились в небе с пронзительными криками. Потом они внезапно падали камнем на кусты мимозы, откуда снова взмывали ввысь, стремительные и напряженные, как стрелы, ибо чувствовали, что дрожат даже деревья. Даже камни разделяли ужас живых существ.
Ни один из этих признаков не ускользнул от внимания наших матросов, но по их бесстрастным, устремленным в одну точку глазам и непроницаемым лицам невозможно было определить, являлось ли это добрым или дурным предзнаменованием.
Правда, капитан Манорини успокоил нас, сказав, что в такую жару хамсин не опасен.
Чтобы переждать ветер, мы укрылись в палатках, где провели не меньше часа.
Наконец, ветер стих.
Матросы сняли свои плащи и начали, буквально, прыгать от радости. Потом они смочили руки и лица нильской водой и подняли якорь.
Капитан Манорини сказал нам, что до Каира осталось плыть совсем немного. Тронувшись в путь, мы стали быстро приближаться к пирамидам. А они, казалось, все время обгоняли нас и вырастали прямо перед носом судна.
У подножья голой и безжизненной цепи гор через плотную пелену тумана и песка мы стали различать минареты и купола мечетей, увенчанные бронзовыми полумесяцами.
Понемногу северный ветер, подгонявший нашу лодку, усилился и раздвинул завесу. Нашему взору предстали кружевные башни Каира, но основание города оставалось скрыто высокими берегами реки.
Европейские путешественники так редко бывали здесь, что сознание мое переполнилось гордостью: я, Фьора Бельтрами, дочь флорентийского купца, своими глазами вижу места, в которых происходили многие события, описанные в священном писании. Именно отсюда увозил Моисей свой народ, именно здесь страдал Иосиф, проданный в Египет своими братьями.
Мы быстро продвигались и уже почти достигли основания пирамид. Чуть поодаль, на том же берегу Нила изящно раскачивалась на ветру пальмовая роща, которая поднялась на месте древней столицы Египта и тянется вдоль самого-самого берега, где некогда дочь фараона спасла из вод младенца Моисея. А над верхушками пальм, в дымке – но не тумана, а песка – мы различали красноватые вершины пирамид еще более величественных, чем те, рядом с которыми мы находились.
Нам навстречу по Нилу проплыли лодки с невольниками. В одной из них сидели женщины. Как только наш капитан увидел их, он тотчас же вонзил нож в главную мачту и бросил в воду щепотку соли – эти его действия, как сказал нам сеньор Манорини, должны были спасти нас от дурного глаза. Я еще не знала, что магометане так суеверно относятся к сглазу, но, похоже, нам это помогло, потому что вскоре мы благополучно причалили к правому берегу Нила.
