– Что будет с нами без нее? Лучше, боюсь, тебе все равно никого не найти…

– Ты всего боишься, папа. Незаменимых не бывает.

Он умолк, чтобы не усугублять ее раздражение. И на Эмильен тоже порой накатывали приступы раздражения, этакой семейной строгости. Должно быть, им подвержены все женщины. Уравновешенные внешне, они время от времени все же нуждаются в нервной разрядке, и непременно через какой-нибудь скандал. Даже мадам Редан, должно быть, не лишена этого недостатка. Хотя ее трудно себе представить иначе, нежели спокойной, выдержанной, улыбающейся… Не успел он допить вторую чашку кофе, как Анн умчалась в издательство, сославшись на спешную встречу.

На самом деле никто ее не ждал. Рабочий стол, заваленный разбросанными в беспорядке бумагами, нагонял тоску. После смерти матери Анн прятала свое отчаяние в кучу повседневных забот. После ссоры с Лораном она не могла заставить себя даже разобрать почту, трудно было сесть за наброски плаката, связать воедино две мысли. Уже две недели его нет в комнате, он ушел. Куда? Привратница об этом ничего не знала. Конечно же, вернулся к себе в Экс-ан-Прованс. Во всяком случае, ничего не оставил после себя – ни носка, ни платка. Только теперь она поняла, что это разрыв. Но разве не этого ей хотелось?

В сотый, в тысячный раз она прокручивала перед собой сцену в ресторане. Зачем она устроила ему такой отвратительный прием? Вместо того чтобы смущать его, могла бы предложить ему сесть с ними за столик. Марк все понял бы правильно. Ну пообедали бы они втроем. В итоге Лоран, ставший для нее всем, принесен в жертву, вместо ничего более не значившего Марка. Заботилась о приличии? Какая глупость! А пощечина посреди улицы? Будто наказала дерзкого юнца.

А прав-то был он. Хотя бы потому, что жил главным. Он жаждал свободы, ему претили любые правила и ограничения, его невозможно удержать в клетке. Как же он должен был ее презирать после той перепалки, когда она снова выставила себя во всей своей красе, полной обычных условностей?

Наскоро, набегом затащила она его в странный, непривычный мирок тридцатилетних теток. Так кем же он был для нее? Сумасбродной авантюрой или полыхающим откровением? Или тем и другим сразу? Изо всех сил Анн пыталась забыть его. Но чем больше усилий она прилагала, изгоняя его из памяти, тем прочнее он там обосновывался. С присущим ему напором, со всей своей требовательностью, пылкостью. В этой неравной борьбе она истратила все силы. Скисло ее чувство юмора. Она с трудом переносила выходки отца, Луиза ее раздражала. Она вдруг спросила себя, поняла бы ее Мили, и эта мысль вспенилась в душе нежностью. Анн бросилась было в немой диалог с вызванным в памяти образом, но тот ускользал тем быстрее, чем сильнее хотелось его удержать. Интересовала ее не Мили-мать, но Мили-женщина. Лицом к лицу с любовью. Если бы Мили увидела Лорана, что бы подумала о нем? Поддалась бы этой его загадочной притягательности дикого зверя? Да, несомненно! Анн снова и снова повторяла эти слова, оправдываясь в собственной слабости. Сердце в груди билось часто-часто, ей хотелось плакать. Но нужно еще обсудить с Каролю и Бруно их макет, отвечать на телефонные звонки, спуститься к мсье Куртуа, который на все посматривал искоса, словно видел за ее спиной Лорана.

А потом опять – дом, ужин, телевизор… Сидя возле отца в гостиной, Анн вышивала. Пьер уткнулся в экран с прыгающими на нем персонажами какой-то музыкальной пьесы. Отныне это все, на что она может надеяться. Она и ее отец. Друг против друга. Тишина и молчание. Забвение в привычках. Тюрьма да и только. Она вспомнила Лорана, бродившего по комнате и трогающего безделушки, накинувшегося на ее рукоделие: «Так это твое?» Воспоминание ударило под дых, плоть завопила: «Идиотка, что ты натворила? Зачем ты позволила ему уйти? Он-то был в ладу с самим собой, а ты… ты…»

Перед глазами все задрожало. На экране посреди декораций, составленных из каких-то кубов, шаров, лестниц, гримасничал дурацкий певец. Отец клевал носом, временами вскидывая голову. Чем дальше, тем реже. Как он умудряется совсем не стареть? Не собирается же он сохраниться таким до девяноста лет? Но хватит старости, болезней, траура… Ей нужны ветер, солнце, распахнутое небо!

– Спокойной ночи, папа, – сказала Анн. – Я устала.

– Ты не досмотришь до конца?

– Нет.

В постели оказалось еще хуже, и она приняла таблетку снотворного.

Телефон зазвонил, когда она убирала после обеда посуду. Пьер поднялся из-за стола, снял трубку и чуть погодя крикнул:

– Анн, это тебя!

Она вытерла руки, взяла трубку, и до нее донесся незнакомый мужской голос:

– Так вы Анн?

– Да.

– Я приятель Лорана.

Горло сдавило, и она едва выдохнула:

– Где он?

– У меня. Вам нужно приехать как можно быстрее. С ним не все в порядке, он болен. Запишите адрес, это в Сент-Уане…

Анн нацарапала адрес в блокнот, лежащий рядом с телефоном, вырвала листок и спросила:

– Но что с ним?

Вместо объяснения голос на другом конце провода проворчал:

– Так вы приедете или как?

– Да! Алло, алло! Кого спросить? Который этаж?

– Это небольшой домик. Я буду ждать вас у входа.

Трубку повесили. Она набросила пальто. Охватившее нетерпение скрутило нервы в тугой жгут. Мрачное беспокойство пожирало ее печень.

– Ты куда? – поинтересовался Пьер.

– У меня важная встреча, не жди меня.

Он говорил ей что-то еще, но она его не слышала. Выстрел закрывшейся входной двери избавил ее от всех вопросов. Улица, ночь… и она, бегущая к перекрестку у «Одеона».

Ей повезло – на площади стояло несколько такси. Она влезла в первую машину и назвала адрес. Шофер не знал, где это, и долго копался в справочнике. Анн нервничала. Наконец они отъехали. Машина пересекла Сену. Тысячью огней взорвалась авеню Опера. В этой черно-золотой суматохе могло приключиться что угодно. Где-то там – Лоран. Но какой Лоран? Отчего мужчина на другом конце провода ничего не стал уточнять? Мимо неслись уличные фонари. На боковом стекле проступили узнаваемые очертания заставы Сент-Уан. Вспомнился блошиный рынок, куда они с Мили приходили побродить. Такси нырнуло в лабиринт плохо освещенных улочек, нерешительно попетляло, прибавило скорости, наконец остановилось.

– Это здесь, – заявил таксист.

Она вышла и очутилась перед двухэтажным флигелем с облупившимися стенами. На ступенях перед входом сгорбился чей-то силуэт. Анн толкнула калитку, поднялась на три ступени. Свет из окна первого этажа освещал молодое лицо с ухоженными усиками, свисающими вниз крысиными хвостами.

– Так это вас Лоран попросил мне позвонить? – спросила она.

– Он так ухайдакался, что ни о чем просить не может. Но он рассказывал о вас очень часто. Я отыскал вас в телефонной книге.

– Что с ним?

– Больше двух недель не ест. На прошлой хотел покончить с собой, проглотил кучу таблеток. Хорошо, что его вырвало. Боюсь, как бы он это не повторил. Не знаю, что делать… вот.

Анн слушала его с душевной болью, но не удивлялась, будто давно предчувствовала все, о чем ей сообщил этот парень. Важно лишь одно – Лоран здесь! Они переступили порог. Сразу за дверью большая комната с голыми стенами. В ней Анн увидела с дюжину длинноволосых, хмурых парней и девиц. Одни курили, сидя на каких-то ящиках или пристроившись прямо на полу, на восточный манер, другие вяло перебрасывались в карты. Какой-то немощный юноша с пустыми глазами наигрывал на тростниковой дудочке нечто меланхоличное. Незамысловатая мелодия была бесконечной. На матрасе, живот к животу, спала парочка. Никому до Анн не было никакого дела.

Провожатый провел ее к лестнице в глубине комнаты. Вслед за ним Анн поднялась по ступенькам наверх.

Одна из дверей второго этажа была открыта. Лампочка на конце голого провода тускло освещала сумрачную комнату. Со стен свисали отклеивающиеся там и сям желтые в полоску обои. Пол забросан окурками, обрывками шпагата, бутылочными пробками. На спинке одного стула висело грязное полотенце. В ногах раскладушки Анн различила графин с водой, ампулы из-под каких-то лекарств и грязные ботинки Лорана. Сам он дремал на матрасе без простыни, не раздевшись, лицом к стене.