Я потираю руку — там, где легированная сталь срослась с кожей. Абсолютно не видно шва; плоть и металл — как два слоя мороженого-ассорти, эта белковая алхимия сработала по чистой случайности. Под кожей все гораздо уродливее: провода вьются повсюду, как зловредный сорняк, а в правой половине тела сохранилось намного больше человеческого, чем кажется окружающим. Сколько именно — знает лишь команда «Протеона».
Черный Волк следит за присутствующими, взгляд мечется по локтям, коленкам, скользит по всем слабым местам. Волк любит представлять, как именно, случись нам дойти до драки, он мог бы ранить собеседника. Ничего личного. Это — единственное, что он делает хорошо; удивительно, что он до сих пор жив. До того, как Волк стал супергероем, считалось, что он страдает легкой формой аутизма.
Только Лили абсолютно неподвижна; изваяние из оргстекла сидит неподалеку от меня. Она поднимает прозрачную руку.
— И все же… с чего мы решили, что это Доктор Невозможный? Разве он уже вышел из тюрьмы? — Голос у Лили нарочито спокойный.
Дева отвечает, глядя прямо на нее:
— Лично я так не думаю, но кто знает, на что он способен? А такие серьезные вещи без его ведома не случаются.
— Известно ли нам, где он содержится?
— Заведение под Чикаго, надежная охрана.
— Послушайте, если вы так волнуетесь, почему просто не спросите его самого? — В голосе Лили чуть слышно веселое изумление. Они с Доктором работали сообща — в ее прежнюю, но столь недавнюю бытность злодейкой.
— Он нас знает. Не станет разговаривать. Возможно, ты справишься лучше? — Черный Волк говорит ровно и мягко; наблюдает за ее реакцией.
— Мы надеялись, ты дашь наводку, Лили… — Дикарь смотрит ей прямо в глаза, тигриная морда непроницаема. Говорят, он теперь пьет… но в битве это существо — настоящее бедствие.
— У меня почти не осталось прежних связей, как вам всем должно быть понятно из того, что я оказалась в этой комнате. У Сполоха много врагов. Все они знают, что для него опасно. Иридий.
— Мы следим за этим. Всегда! — выпаливает Дева.
— Я всего лишь хочу сказать, что многие пытаются придумать, как его достать. А вы не были начеку. Вы занимались… ну, тем, чем занимались… — Лили наблюдает за их реакцией; теперь я догадываюсь, что для нее эта часть встречи — собеседование.
— За себя говори! А я делаю свою работу. И всегда делал! — рычит Дикарь, откидываясь назад.
В комнате неловкая тишина. Здесь слишком много героев и слишком много воспоминаний о прошлом.
Большинство из них — натуралы, обычные люди, обретшие силу в период полового созревания или раньше. Силу, которая возникла сама по себе. Натуралы — это таланты-самородки, вскипающие из бескрайнего человеческого месива по воле случая или рока. На одной из ста миллионов судеб скрещивается невероятное сочетание факторов, и в нужный момент нечто новое зарождается из отходов высокотехнологичного производства, генетической предрасположенности, силы воли и крупицы магии или инопланетных выдумок. Такое стало происходить все чаще в начале пятидесятых, но никто не знает, почему. Дело то ли в атомных электростанциях, то ли в контактах с пришельцами, то ли в хлорированной воде, то ли в том, что слишком многие танцевали твист.
Некоторые из нас стали такими намеренно. Специальная обработка, химическое воздействие, хирургическое вмешательство… Чистая сила воли, порой радикальное воспитание, иной раз — готовность участвовать в безумных играх за власть. Черный Волк, к примеру, — это чуть больше, чем просто сверходаренный атлет.
Рассказывают, что практически всеми своими умениями он обязан урокам отца на заднем дворе дома, преподанным при помощи обычной бейсбольной биты, немецкой овчарки и старой автопокрышки, подвешенной к дереву. Бывало, от меня воротили нос — ведь то, что с другими делала судьба, я сотворила над собой сама. А может, так намного благородней — прогрызть свой путь наверх, сознательно урвать то, что другим давалось само собой? То, что досталось им при рождении или свалилось на голову в одну прекрасную летнюю ночь.
Дева нарушает тишину.
— Надо разобраться, не вычислил ли кто, как сразить Сполоха.
— Это наш долг перед ним, правда? — Риторический вопрос приобретает особый смысл.
— Он был одним из нас, — веско произносит Эльфина тоном воинственной амазонки. — Если, и впрямь, пал он, мы не можем оставить его без отмщения.
Эльфина сидит слева от меня, как-то слишком уж по-птичьи озирается вокруг. Мы вместе поднимались на лифте. Это не девочка-подросток — внешность обманчива. Пресса утверждает, что она — фея, рожденная в десятом веке, в Англии.
Говорят, что женщина-воин из свиты Титании — единственная, оставшаяся от элитной эльфийской стражи, одна из избранных. Когда волшебный народ покидал этот мир, Титания поручила ей задержаться. Неизвестно, куда исчезли ее сородичи. Столетия прошли без единой весточки от соплеменников; остались лишь роса в желудевых чашечках, охота в исчезающих английских лесах, кремниевые стрелы и эльфийский доспех… а века утекали прочь.
Она объявилась из укрытия, чтобы сражаться с врагами рода человеческого. Ну, это если верить ее словам. Признаю, вид у нее вполне эльфийский. Рост около пяти футов,[4] нереально светлые волосы, огромные ясные глаза, высокие скулы, крошечные груди. И вся она очень даже соответствует представлениям о феях — изящная и изменчивая, белокурая и надменная. Игрива, но обособленной живостью; прелестна, но едва ли человеческой прелестью.
Крылья у Эльфины почти как у настоящей феи; длинные и радужные, в полете они стрекочут, как электрический вентилятор. По идее, это существо вообще не должно летать — но «должно» в ее присутствии обозначает нечто другое. Я стараюсь не смотреть ей на спину, в то место, где человеческое сливается с насекомьим, отвожу глаза от жутковатой анатомии. Эльфина держит длинное копье или пику — рукоять из бледной древесины увенчана зазубренной завитушкой, похожей на паутинку. В ее руках копье кажется волшебной палочкой, ивовым прутиком, но эта хворостина с легкостью пронзает дверь бронированного автомобиля.
Не знаю, что она такое: держит себя, то как героиня эпической фэнтези, то как девятилетний ребенок. Эффект очаровательный, если забыть про убийства. Ее поведение и внешний вид не подходят под объяснение «я — из рода фей». Может, ей так удобнее — звучит лучше, чем «мне взбрендило сделать эксцентричную пластику» или «я — шпионка с планеты злобных ос», или что там еще такого с ней приключилось. Моя история ничуть не лучше.
Я перенесла четыре крупные операции; самая сложная продолжалась семнадцать часов. Вначале мне вживили кости и покрыли броней, чтобы поддерживать вес всего остального. За одну ночь я набрала 178 фунтов[5] — легкий стальной сплав соединили с плотью посредством непонятных электрохимических реакций.
Следующие шесть дней мне не разрешалось двигаться, да и не получилось бы, скорее всего. Я лежала на спине, смотрела кино и выздоравливала. Хуже всего вышло с черепом и подбородком. Точно по лицу мазнули серебристой краской, я долго привыкала к этой полосе. Челюсть казалась слишком тяжелой, язык неуклюже тыкался о металлические зубы, ощупывал щеку — казалось, к губам навсегда приложили странную металлическую чашку. В те дни это был мертвый металл, как броня, которую нельзя снять.
Затем пересадка мускулов, вживление основных нервов и портативной электростанции, чтобы все это работало, — максимально облегченной, но все равно громоздкой и тяжелой конструкции на спине. Не спрашивайте, как они нашли для нее место. Я все время чувствую ее тепло, когда активно двигаюсь — становится горячее. Меня долго держали связанной — пока не научилась управлять движениями новых мышц и костей.
Долгие месяцы я качалась при ходьбе, точно пьяный на ветру. В таких случаях приходится учиться думать о каждом шаге и двигаться осмысленно. Приходится принять, что ты — уже не та. Иначе не получается. Ты двигаешься, потом «оно» двигается, и вот уже первый шаг сделан. Если события развиваются слишком быстро, если в меня стреляют или нападают сзади, — машина действует самостоятельно, делает все за меня; обычный мозг догоняет в тот момент, когда я уже выстрелила в ответ, уже двинула локтем, перекатилась в боевую кошачью стойку, а на встроенном экране высветилось с полдюжины следующих вариантов. Постепенно такое начинает нравиться.
