– Могу, – возразила она, вскинув голову. – У меня как раз нет до пяти часов ни одного урока…

И почувствовала себя так, как, должно быть, чувствовали себя ее ученицы в предвкушении переменки.

Жилое пространство домика состояло из трех обветшалых маленьких комнаток на первом этаже и одного просторного, предназначенного для игры на бильярде помещения на втором. Из окон была видна широкая улица, по обеим сторонам которой тянулись деревянные фасады, выкрашенные в яркие цвета. Находился домик в европейском, официальном квартале города, квартале чиновников, и его владелец не преминул указать Софи на это обстоятельство, объясняя, почему так дорого продает жилье в таком плохом состоянии. Да он и сам выглядел плохо – сгорбленный, согнувшийся едва ли не вдвое, с мертвенным цветом лица и свистящим дыханием. Во время разговора Ползухин тревожно косился на доктора Вольфа, явно убежденный, что тот держит на поводке свору болезней и может в любую минуту их спустить. Но когда врач упрекнул его в жадности и страсти к наживе, он пролепетал, что только и ждет, чтобы ему предложили вступить в переговоры и, вполне возможно, немного уступит. Затем, наверняка опасаясь лишиться расположения человека, от которого зависело не только его здоровье, а, может быть, и сама его жизнь, начал понемногу снижать цену и постепенно дошел до вполне умеренной суммы в тысячу двести рублей. Доктор Вольф немедленно заставил Ползухина подписать бумагу, желая быть совершенно уверенным в том, что домовладелец не передумает, и старик с ворчанием удалился, немного успокоившийся и вместе с тем сердитый, словно на него напали разбойники и он, спасая свою шкуру, принужден был распроститься с кошельком.

Оставшись наедине с доктором Вольфом, Софи горячо поблагодарила его за помощь и тут же, не откладывая, принялась обдумывать, как она здесь расположится. Она решительными шагами ходила взад и вперед, вертелась вправо и влево, приказывая стене – подвинуться, окну – задернуться занавесками, полу – заблестеть.

– Здесь поставлю стол и большой буфет… Перед окном – оба кресла… А свою спальню я представляю себе здесь!..

– Подумайте хорошенько, – предостерег ее доктор Вольф, – эта комната смотрит окнами на север.

– Вы правы. Но соседняя слишком мала. Разве что снести вот эту стену…

Доктор Вольф постучал по стене, выслушал ее, словно больного, и заключил:

– Вполне возможно! Тут всего лишь дощатая перегородка!

Затем он вытащил из кармана карандаш и блокнот и предложил Софи немедленно набросать план всего помещения. Она принялась мерить комнаты большими шагами. Доктор наносил на чертеж цифры, которые она ему называла. То, что он так любовно ей помогает, одновременно и смущало, и пленяло Софи, внезапно осознавшую, что, приобщая этого человека к своим хлопотам по обустройству будущего жилья, она ведет себя с ним так, словно он не первый год делит с ней жизнь. Если бы она осматривала этот дом вместе с Николаем, скорее всего, они разговаривали бы точно так же. В ее власти было прекратить игру, все зависело только от нее самой, но у Софи недоставало духу это сделать.

– Все совершенно ясно! – сказала она, бросив взгляд на чертеж. – Оказывается, у вас талант рисовальщика, а я и не подозревала!

Они перешли в соседнюю комнату. Новая хозяйка домика снова принялась расхаживать перед Вольфом взад и вперед, вслух считая шаги.

– В длину – шесть шагов… записали?

Но доктор так пристально смотрел на нее, что Софи догадалась, насколько далек он в эту минуту от архитектуры.

– А в ширину? – словно очнувшись, глухо проговорил доктор.

На этот раз она с трудом заставила себя сдвинуться с места. Самые простые ее движения перестали выглядеть естественно. Она все время думала о том, какое впечатление производит, когда вот так расхаживает по комнате, меряя ее шагами.

– Четыре с половиной шага, – пробормотала она, остановившись в самом дальнем углу.

И вдруг подумала, что этот дом, пожалуй, слишком велик для одинокой женщины. Доктор Вольф снимает комнату у отставного полковника на другом конце этой же улицы. Там он и ест, и спит, и принимает больных. И никогда не жалуется на то, что ему тесно. Почему бы ей не уступить ему второй этаж? Он разместил бы там лабораторию, устроил кабинет… Эта мысль поначалу обрадовала Софи, затем встревожила. Из уважения к памяти Николая она не имеет права вселять в свой дом мужчину. Не то чтобы она не уверена в себе самой, нет, ничего подобного, просто она не хочет давать людям повод марать ее прошлое пересудами и злословием.

– Вам и правда будет здесь очень удобно, – сказал доктор Вольф, выйдя следом за Софи в прихожую.

Поднявшись по лестнице, они вошли в зал с выцветшими обоями, рассохшимися и отставшими от стен панелями, серым от пыли полом. Увидели посреди зала старый бильярдный стол на низких ножках, с порванным сукном, усеянным кляксами воска.

– Великолепно! – не удержавшись, воскликнул доктор Вольф. – С вашего позволения, я буду время от времени приходить сюда покатать шары, чтобы немного размяться.

Софи неожиданно для самой себя разволновалась сверх всякой меры и невнятно пролепетала:

– Да, конечно! Приходите, когда вам только захочется! Эта комната… эта комната будет отчасти вашей!..

Если бы доктор Вольф в ответ произнес несколько вежливых, ничего не значащих слов, она опомнилась бы, смогла бы справиться с собой. Но он ничего не отвечал и только молча, с нежностью смотрел на нее. И под этим проницательным взглядом все то, что могло бы утихнуть в ее душе, наоборот, разбушевалось, вырастая до полной нелепости. Софи увидела, будто воочию, как он играет на бильярде под лампой с зеленым абажуром, как спускается по лестнице, зовет Дуняшу, открывает дверь в комнату – хозяин дома, да и только! Уже готовая признаться себе, что взгляд доктора ее смутил и растревожил, она предпочла уклониться от этого признания, отвлечься от собственных чувств и заняться чувствами собеседника. «Как он на меня смотрит! Он, несомненно, в меня влюблен! И сейчас скажет об этом! А что, если он сделает мне предложение?» Софи попыталась заставить себя думать о чем-нибудь другом, но не смогла. Спустя три года после гибели Николая Юрий Алмазов просил ее выйти за него замуж. Она без колебаний ему отказала. Хуже того: еще немного – и расхохоталась бы в лицо этому славному малому, который считал, что дружеские отношения с товарищем по каторге не только дают ему право, но и обязывают стать преемником покойного, женившись на его вдове. Но сегодня все было по-другому. Доктор Вольф – это не Юрий Алмазов. Спокойный, мягкий, интеллигентный, бесстрашный, он всегда действовал в соответствии с представлением Софи о добром и мужественном человеке. Она им восхищалась. Она ни за что на свете не хотела бы его огорчить, причинить ему боль. При одной мысли о том, что придется ему отказать, Софи заледенела. И тем не менее, должно быть, ей придется это сделать. Она не может после Николая принадлежать кому-то другому, пусть даже этот другой – из той же большой семьи декабристов. Да и сама она состарилась, увяла, их брак выглядел бы смешно. Софи почувствовала едва приметную тяжесть комочка дряблой плоти под подбородком и напрягла шею. «Разумеется, я могла бы помогать ему в работе, могла бы заниматься его больными, я могла бы, могла бы…» Ее жизнь внезапно заполнилась, озарилась, обрела необыкновенную значительность и глубокий смысл. Ею овладела материнская потребность все устраивать, улаживать, кого-нибудь спасать. В своем воображении она уже намазывала бутерброды и щипала корпию. А главное – она была любима!

Софи выбралась из этого водоворота с гудящей головой и туманным взглядом. Ее странствия не продлились и трех секунд. Доктор Вольф, стоя напротив, смотрел на нее все так же ласково и серьезно. Неужели он сейчас решится? Она надеялась на это и вместе с тем этого страшилась. И вот он, покачав головой, произносит…

– Знаете, о чем я думаю?

Сердце у Софи отчаянно забилось.