Больная не смогла договорить, ее речь оборвал жестокий приступ кашля. Ульяна поспешно собрала свое хозяйство и выскользнула за дверь, оставив за собой запах скипидара. Оставшись наедине с Зоей, Софи умолкла. Но ее мозг по-прежнему работал с непривычной, лихорадочной быстротой. Одна мысль, едва явившись, тотчас сменялась другой. Оказавшись в такой крайности, до какой она дошла, Софи теперь уже не понимала, почему отказалась подать прошение о том, чтобы ей позволили вернуться во Францию. Пусть даже на то, что ей удастся уговорить губернатора, был всего один шанс из тысячи, все равно надо было попытать счастья. Она должна была, должна была попробовать! Гордость, заставлявшая любой ценой противостоять любым намерениям Сережи, заслонила от нее истинную ценность того, что было поставлено на карту! Что, в конце-то концов, для нее Россия в сравнении с родной страной, которую она покинула тридцать пять лет тому назад? Умереть и лежать в чужой земле, умереть всеми покинутой, ненавидимой, в то время как можно окончить свои дни среди милой природы, под нежную мелодию французской речи! Стихи Расина, мосты над Сеной, бургундское вино, остроумные замечания, политические страсти… Софи произнесла вслух:

– Интересно, по-прежнему ли у «Братьев-провансальцев» можно отлично поужинать?

Она говорила по-французски. Зоя таращила на барыню глаза, не понимая ни словечка. Душу Софи захлестнула волна печали. Она застонала, сама не понимая, от чего, от горя ли, от физической ли боли. Может быть, набожные люди правы и она встретится со своим Николя в ином, лучшем мире? Но чем больше она о думала о муже, тем труднее ей становилось представить себе его лицо. В первый раз, там, в Сибири, Николай умер для нее как существо из плоти и крови, теперь, в Каштановке, умирал вторично – как воспоминание. Не к обещанной ослепительной встрече брела она, задыхаясь от тоски, но к черной яме, из которой тянуло запахом костей и земли. А как Сережа-то посмеется, когда «драгоценной тетушки» не станет! Софи заметалась на постели: «Нет!.. Я не хочу!.. Не хочу!..» – но все равно ее стали засыпать землей, комья со стуком падали с лопат…

Она проспала целую вечность. Время от времени какая-то женщина приходила обмывать ее мертвое тело, ворочала ее, натирала дурно пахнущими снадобьями, вливала ей в рот обжигающее питье, затем снова укладывала в гроб.

Сидя на постели и опираясь на подоткнутые ей за спину подушки, Софи все никак не могла поверить, что и впрямь выздоровела. Болезнь покинула ее так же внезапно, как и пришла. Неделю назад она посреди ночи вдруг начала обливаться потом, а на рассвете почувствовала себя измученной, но счастливой. К вечеру еще ненадолго возвращался жар, постепенно стихая, случались поначалу и приступы кашля с кровью, сильно тянуло спину, но все это быстро и безвозвратно проходило. Назавтра после кризиса она почувствовала себя намного лучше, и с тех пор не переставала набираться сил. Вскоре уже могла вставать и делать несколько шагов по комнате. Ей так хотелось подойти к окну! За ним был свет, молодая листва, дороги убегали вдаль, теряясь в утреннем тумане… Никогда до тех пор Софи не испытывала такого желания жить. И не меньшим было ее желание сызнова вступить в борьбу с Сережей. Не зная пока, что предпринять, она охотно убеждала себя: ничего не потеряно, последнее слово еще не сказано. Вошла Зоя с чашкой чая на подносе. Преданность этой простой девушки укрепляла ее в мысли о том, что необходимо сделать все возможное и невозможное ради того, чтобы улучшить участь каштановских крепостных.

Софи выпила чай, сгрызла два сухарика и решила встать. Зоя подала ей розовый шелковый пеньюар, поддерживала хозяйку, пока та на нетвердых ногах ковыляла к окну. Добравшись наконец до желанной цели, она рухнула в кресло – запыхавшаяся и в полном изнеможении. От усилия слегка закашлялась. Ребра у нее все еще болели, как будто по грудной клетке долго колотили палками, однако вытерпеть было можно, даже если сделать глубокий вдох. Склонившись к окну, Софи удивилась тому, какая суета царит повсюду в парке. Одни слуги подметали главную аллею, другие выравнивали дорогу, ссыпая песок в выбоины, третьи подстригали кусты, окружавшие большую лужайку.

– Они стараются побыстрей все прибрать к приезду гостей, – объяснила Зоя.

– Что еще за гости?

– Не знаю. Должно быть, очень важные господа, – округлила глаза горничная. – Они прибудут к обеду. Велено накрыть на шесть персон. Ой, барыня, в кухне такая суматоха! Хотите, расскажу, что им будут подавать?

Софи не ответила, погрузившись в размышления, которые отгородили ее от остального мира. Совершенно не в привычках Сережи было приглашать к столу посторонних людей – почему же он внезапно решился на такое исключение из правил?

Зоя тем временем щебетала у нее над головой:

– А потом будут пельмени с укропом, а потом копченая семга и копченый сиг, а потом… потом будет фаршированный гусь… Вам хотелось бы всего этого отведать, барыня?

– Да… – рассеянно ответила Софи, продолжая думать о другом.

– Вот хорошо-то! Значит, здоровье-то к вам возвращается! Конечно, все сразу съесть вам было бы неразумно, но я принесу немного десерта с их стола. Там такой большой пирог из сладкого теста, с начинкой из…

Но Софи перебила девушку:

– Барин спрашивал у тебя обо мне, пока я болела?

– Нет, барыня, – прошептала горничная, низко опустив голову. – Но я все-таки сказала ему позавчера, что вы выздоровели.

– И что он на это ответил?

– Ничего…

Наступила тишина. Зоя на цыпочках вышла из комнаты. Софи продолжала смотреть в окно. К полудню суета в парке улеглась, подметальщики разбежались, словно рабочие в театре, спешно покидающие сцену перед тем, как поднимется занавес. Весь дом, похоже, замер в настороженном ожидании. И ждать пришлось достаточно долго… Наконец в дальнем конце аллеи показались две коляски, они обогнули лужайку и остановились у крыльца. Лакеи поспешно распахнули дверцы и опустили подножки. Из колясок поочередно показались двое мужчин в военных шинелях, толстая дама в ротонде лилового бархата, другая дама, меньше ростом и стройнее, на ней была желтая шляпка, и, последним, старик в мундире и треугольной шляпе с плюмажем. У Софи забилось сердце: она узнала псковского губернатора. Когда она снова посмотрела в окно, гости уже поднялись на крыльцо и скрылись за колоннами. Пустые коляски отъехали.

Откинувшись на спинку кресла, Софи силилась понять, зачем они приехали. С какой стати Сереже вздумалось устраивать этот прием? Совершенно ясно – пригласив губернатора, племянник хотел ей показать, что, даже выздоровев окончательно, она ничего не сможет сделать против него, что он сильнее, что тетушке волей-неволей рано или поздно придется отсюда уехать… Но как же такой важный человек согласился приехать в Каштановку после всего, что она ему рассказала? Даже если губернатор вполне убежден в невиновности Сережи, он должен был хотя бы из уважения к ней, Софи, отклонить приглашение. Полуприкрыв глаза, она прислушивалась к тому, что происходит в доме, где тем временем нарастало оживление: слышались то высокий женский голос, то мужской смех, то звон посуды, то торопливые шаги прислуги, бегавшей из столовой в буфетную и обратно.

Зоя подала Софи обед, какой полагался выздоравливающей: бульон, жареного цыпленка и бланманже, а «на добавку» принесла кусок торта с кремом. И у Софи мгновенно выплыло из памяти воспоминание: в родительском доме, когда ей, маленькой, случалось провиниться и ее наказывали, служанка тайком доставляла ей в детскую лакомства.

– Сейчас они едят копченую семгу, – прошептала горничная. – Я спросила у лакея Савелия, как там дела, говорит, вроде бы гостям все нравится, довольны… Они все болтают и болтают, да так громко, что в коридоре слышно, только ни словечка не понять, потому что все по-французски да по-французски. Наш барин от других не отстает, что-то, видать, смешное им рассказывает, потому что они все время хохочут…