– Давайте, я помогу вам, дядя, – сказал Осип, присаживаясь к краешку стола и придвигая к себе стопку писем с намерением их изучить. Увидев, как пухлые лапы племянника теребят исписанные листочки, Лепарский-старший нахмурил брови. Ему стало неприятно – как было бы, если бы какой-нибудь грубиян осмелился в присутствии генерала дотронуться до «его» дам. Он хотел один владеть их тайнами, какого черта, мысленно выругался Станислав Романович, какого черта я сам когда-то попросил этого дурака помочь с чтением писем?!

– Вы читали вот это, от Александрины Муравьевой? – спросил Осип. – Просто прелесть!

Что он мог там понять? Александрина пишет по-французски, а он двух слов на этом языке связать не способен. Фу! Он не быстрее улитки ползет взглядом по бумаге и все пачкает слизью! Какая гадость!

– Отдай! – комендант накрыл письмо ладонью. – Я сам дочитаю.

– Но, дядюшка!..

– Отдай, говорю!

Он вырвал письмо из рук племянника. Осип изумленно уставился на дядю. Генерал сразу же пожалел о том, что поддался настроению и сам проявил грубость, передал адъютанту несколько папок с деловыми бумагами и предложил отправиться с ними в соседний кабинет. Там, дескать, будет удобнее изучать документы. Часом позже, когда дневальный зашел к коменданту зажечь лампы, он обнаружил, что начальник сидит в подвинутом к окну кресле, на кончике носа – очки, на губах – странная улыбка, на коленях – какое-то письмо, а другие письма рассыпаны по ковру…

Екатерина Трубецкая, Мария Волконская и Александрина Муравьева взяли с собой на каторгу каждая по две служанки. Однако преданность этих девушек не выдержала испытания, которому подвергла их жизнь в Чите. Едва горничные увидели своих хозяек скромно одетыми, в убогих жилищах, а их мужей – закованными в цепи, словно злоумышленники, – их уважение к господам испарилось. Теперь служанки могли ответить на просьбу дерзостью, пренебречь заданием, вообще отказаться работать, а большую часть времени они проводили где-нибудь рядом с караульными, строя глазки и принимая зазывные позы… А уж когда они познакомились с унтер-офицерами, как было бедным головушкам окончательно не пойти кругом! Следовало отправить девушек по домам, в Россию, иначе беспорядков не избежать, и Лепарский подписал все необходимые бумаги. Ох, с каким тяжелым сердцем провожали «каторжные дамы» горничных, которым выпало счастье скоро увидеть родную землю. Сами же служанки, повязав платочки и усевшись рядком в тарантасе, смотрели на провожающих не без спеси: они-то знали, что господа сами себя наказывают: в конце концов, кому теперь будет хуже?

Дамам пришлось заменить уехавших простыми деревенскими девушками, вялыми и невежественными, им нужно было совсем немного платить, а спали они в сенях. Из всех жен декабристов больше всех повезло Софи – она довольно мирно уживалась с помогавшими ей по хозяйству Захарычем и Пульхерией, остальные вынуждены были довольствоваться услугами, в малой степени соответствовавшими их запросам. Попробовали возместить качество количеством: в итоге у каждой барыни оказалось на иждивении четыре-пять бездельниц с неопределенными обязанностями, и некоторые из декабристок, отчаявшись чего-то добиться от нанятых ими никчемных лентяек, стали сами исполнять наиболее сложную работу. Однако среди прибывших в Читу аристократок, воспитанных в роскоши, немного было женщин, умеющих пришить пуговицу или сварить яйцо. Софи и самой непросто оказалось справиться с домашними делами, но она, по примеру других, отважно бросилась в пучину, и, поначалу, конечно, прогадывая и обжигаясь на всем, на чем можно и на чем нельзя, научилась торговаться, более или менее прилично готовить, шить и наводить порядок. Полина Гебль, выросшая в куда более скромных условиях, помогала подругам справиться с основами ведения хозяйства. Всеми овладело рвение, успешно заменявшее прежним белоручкам недополученные в детстве навыки. Они собирались то в одной избе, то в другой и после скудного обеда делились рецептами вкуснейших, но недоступных на каторге блюд. А потом, если позволяла погода, все вместе отправлялись на прогулку по окрестностям. Нужно было как-то скрасить монотонность здешнего существования, и они с этой целью намечали в ближайшем будущем какое-то событие, к которому начинали деятельно готовиться. Сейчас все дамы с таким нетерпением ждали свадьбы Полины Гебль, словно после этого торжественного события должна была решительно измениться их собственная жизнь.

И вот наконец-то наступает великий день. Деревянная церквушка заполнена людьми. Лики святых на иконостасе – точь-в-точь темные лица деревенских мужиков и баб, нимбы, выстроившиеся за их головами, похожи на рядок тарелок за стеклом горки. Все тихо, и вдруг собравшиеся вздрагивают и в едином порыве оборачиваются к дверям: слышно, как нарастает, приближаясь к паперти, лязг железа. Софи приподнимается на цыпочки, чтобы лучше было видно. Это колодники. Они подобны волне, хлынувшей в морской грот, храм теперь набит битком: всем-всем-всем разрешили прийти на венчание товарища. Мужчины чисто выбриты и принаряжены, вид у них, несмотря на оковы, праздничный, кое у кого есть даже цветок в бутоньерке. Вроде бы у кого-то даже белый галстук, сшитый, видимо, из носовых платков. Вооруженные солдаты подталкивают арестантов к правому приделу. Софи замечает Николая и машет ему рукой. Другие декабристки, они стоят рядом с нею, тоже делают знаки своим мужьям, улыбаются им. Женщин особенно возбуждает знаменательность события, по этому случаю они вытащили из сундуков самые лучшие платья, помогли друг дружке сделать парадные прически. Госпожа Нарышкина принесла с собой все имевшиеся у нее свечи – нельзя же обидеть кого-то из святых! Читинские крестьяне сроду не видели свою церковь такой сияющей. Входит Полина об руку с посаженым отцом, генералом Лепарским, и по храму прокатывается восхищенный шепоток. Слишком много людей знает о связи француженки с Анненковым, было бы странно видеть невесту в белом, но Полина оправдала ожидания, вкус ей не изменил. К алтарю идет стройная женщина среднего роста, с пышной грудью и живыми темными глазами, одетая в сиреневое переливающееся платье, светло-каштановые волосы не укрыты фатой, их украшает венок из полевых цветов. Она улыбается, чтобы скрыть волнение. Генерала беспокоит отсутствие жениха, который уже должен был быть здесь, на месте, но вскоре появляется и он – запыхавшийся, с двух сторон солдаты. На нем тоже белый галстук, на ногах кандалы. Дамы начинают громко возмущаться:

– Как можно венчать закованного в цепи человека!. Это не по-христиански!.. Станислав Романович, сделайте что-нибудь!..

Комендант явно растерян, снова сердце в нем восстает против инструкций. Ах, как же эти дамы любят взывать к совести в самый неподходящий момент, думает он. Хоть когда-нибудь они дадут ему передышку? Он глубоко вздыхает, зовет унтер-офицера и приказывает:

– Снимите это!

Унтер-офицер присаживается на корточки у ног Анненкова, снимает с пояса ключ – щелчок, и цепи падают на пол церкви. Жених приподнимает брючины и растирает себе лодыжки.

– А шаферы? – кричит Мария Волконская.

– Да-да, конечно, – ворчливо говорит Лепарский. – И этих двоих тоже нужно расковать. – Он указывает на Петра Свистунова и Александра Муравьева, стоящих за спинами новобрачных.

Священник совсем молоденький, с белобрысой бородкой. Он выглядит испуганным – ну, как венчать такую странную пару в таких непривычных условиях перед людьми, прекрасно знающими все обычаи? Он совсем утонул в фелони с широкими твердыми оплечьями, из дырки для головы торчит тоненькая, как у цыпленка, шейка, молитвы он читает вполголоса, то и дело поглядывая на генерала, чтобы убедиться: власти вроде бы ничего больше не придумали, начинать церемонию сначала не придется… Хора нет, дьякон сам выпевает: «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!..», размахивая в такт огромным кадилом. Сквозь дымок тлеющего на угольках ладана Софи видит склоненные головы Полины и Анненкова под венцами, которые бережно, на вытянутых руках, держат над ними шаферы. Она вспоминает собственную свадьбу – в Париже, тринадцать лет назад. Вспоминает до странности спокойно – словно прошлое больше ее не касается. Рядом с ней – Каташа Трубецкая, она плачет, чуть подальше Наталья Фонвизина, искусавшая себе губы. Теперь, по обряду, новобрачным следует обменяться кольцами – в церкви воцаряется полная тишина, все в смятении: правила запрещают каторжникам носить обручальные кольца, и у женатых мужчин, едва они прибыли в Читу, кольца отобрали. Сделают ли исключение для Анненкова? Священник жалобно смотрит на Лепарского, спрашивает взглядом совета. Генерал отрицательно качает головой.