– Смотрите! Смотрите! Там Петровский Завод!

Колонна превратилась в беспорядочную толпу людей, устремившихся к повороту дороги. Николай запыхавшись прибежал последним. У его ног расстилался будто из губки вырезанный пейзаж: в обширной впадине между холмов лежала равнина, разрезанная надвое голубой лентой реки, по одну и другую сторону которой были нанесены грубые штрихи глухо-зеленой и песочно-желтой краской… Посреди обширного этого пространства стоял городок из кирпичных домов, в небо поднимались заводские трубы. Отдельно от городской постройки высилось громадное строение в форме лошадиной подковы, стены – оранжевые, крыша – красная. Едва декабристы увидели это здание, они уже не смогли оторвать от него взгляда. Оно уродовало ландшафт, оно несло в себе какое-то мертвенное спокойствие. Николай прошептал:

– Неужели вот это – для нас?

– А для кого? – невесело усмехнулся Юрий Алмазов. – Разве не узнаешь архитектурный стиль? Простота и надежность. Непременно желтые стены, непременная будка в черно-белую полосу…

Все понурились, все были подавлены. Конечно, они знали, они ждали тюрьмы в конце пути, но за те полтора месяца, что они прожили на открытом воздухе, в условиях относительной свободы, само слово «тюрьма» стало для них пустым звуком, потеряло смысл. И, очутившись перед настоящими тюремными стенами, они пытались оценить степень своего невезения:

– Хм, нам не солгали: окон тут и впрямь нету!

– А почва какая болотистая!

– Комары даже сюда добираются!

– Бог знает что такое!

Нестройный хор жалоб и обвинений привлек внимание Лепарского. Станислав Романович прислушался и побагровел от гнева:

– Вам не совестно, господа? Это же просто замечательная тюрьма! Великолепная! Американцы, и те не построили бы лучше! Увидите, когда окажетесь внутри!..

Речь коменданта была прочувствованной, но никого убедить ему не удалось. Декабристы, уже без всякого куража, снова тронулись в путь. К несчастью, опасения насчет комаров и прочей мошкары оправдались. По мере того, как дорога спускалась вниз, к центру впадины, число насекомых возрастало в геометрической прогрессии. Вокруг каждого путника вилось собственное гудящее облачко, непрерывно слышались хлопки: декабристы шлепками били на себе мошку. Издали можно было подумать, что колонна идет вперед под нескончаемые аплодисменты. Внезапно все остановились. На них, летя к Ониноскому бору, стремительно надвигалась карета. Секундные сомнения, но тут же упряжка была узнана.

– Это наши дамы! – вскричал Юрий Алмазов.

И – ошибся! Две юные особы в нарядных туалетах, сошедшие на землю, были почти никому не знакомы. Сначала даже подумалось: совсем никому, но в эту минуту вперед с радостными воплями рванулись Розен и Юшневский: оказалось, это их жены, с которыми они не виделись больше четырех лет, приехали из Петровского Завода встретить колонну. Розен, натянув сюртук, быстро побежал навстречу, часовые хотели было задержать гиганта, но он стрелой пронесся мимо, схватил в объятия куколку в оборках розовато-лилового шелка, в той самой вуали, в которой он четыре года назад видел в Петропавловской крепости свою жену, и принялся кружить ее вокруг себя. Юшневский тоже прижимал к себе так, что едва ли не косточки хрустели, растерянное хрупкое создание, шляпа которого катилась по земле. Слезы, вопросы, поцелуи, ответы, все вперемешку – растроганным товарищам только и оставалось, что молча наблюдать за сценой встречи, дожидаясь, когда их представят новоприбывшим. Сначала дам познакомили с генералом, потом с каторжниками. Каждый, щелкнув стоптанными каблуками, поклонился и церемонно поцеловал протянутую руку дамы. Представление длилось четверть часа, и каждому узнику обеими женщинами были сказаны одни и те же слова:

– Я вас знаю! Мой муж так много рассказывал о вас в письмах, которые писала за него добросердечная женщина!

Дамы заверили также, что остальные жены декабристов живы-здоровы, чувствуют себя прекрасно и с нетерпением ждут, когда обоз доберется до Петровского Завода. Затем баронесса Розен достала из вышитого саквояжа кипу газет, показала всем и громко произнесла:

– Господа! У меня для вас великая новость! Во Франции свершилась революция!

Новость прозвучала как гром среди ясного неба. После минутного молчания, вызванного всеобщим потрясением, отовсюду раздались крики:

– Нет, не может такого быть!

– Когда?

– Как это произошло?

Баронесса Розен, явно взволнованная эффектом, который произвел припасенный ею сюрприз, проглотила слюну и ответила:

– Еще в конце июля! Карла Х свергли за то, что он покусился на свободу печати и распустил парламент![8] Трех дней баталий хватило! И теперь на троне – Луи-Филипп Орлеанский![9] И он пообещал окружить себя республиканскими институциями!

У Анны Розен был такой вид, будто она отвечает урок. Декабристы впитывали ее слова, наслаждаясь каждым. Потом они взялись за газеты: вокруг каждого листка образовался отдельный кружок. Заглядывая через плечо Алмазова, Николай лихорадочно глотал строчки, все мешалось в его голове, он не очень понимал причины, которыми были вызваны события, свершавшиеся за много тысяч верст от Сибири, но было так чудесно, что именно Франция, вдохнувшая когда-то в них самих страсть к свободе, снова показала пример успешной революции. Где-то на земном шаре люди восстали простив власти, и это лишь первый толчок, думал он. Целительный, благотворный, потому что им готовится сотрясение основ самодержавия в России! Один удар, второй… и постепенно трещина пойдет по всей Европе! И наступит день, когда русский царь, проснувшись, почувствует, что висит над бездной. Да, да, да, это прекрасно, что все исходит из далекой маленькой страны, славящейся красивыми женщинами, виноградниками и отличными книгами! В порыве благодарности Озарёв мысленно перенесся к Софи – так, словно и от нее зависела эта победа Справедливости. Он неизменно приписывал Софи долю участия в любых великих свершениях Франции. «Как она, должно быть, счастлива! – радовался про себя Николай. – Счастлива и горда!» Он мечтал сжать любимую в объятиях до потери дыхания, так, да, так, и прямо сейчас! И сам не заметил, как из его груди вырвался крик:

– Vive la France! Да здравствует Франция!

И хор товарищей немедленно поддержал его:

– Vive la France! Vive la France! Ура! Ур-р-рааа!!!

На их ликующие вопли прибежал, выпучив глаза, Лепарский:

– Вы что тут, все с ума посходили?! А если кто-то услышит?! Это же подрывная деятельность в чистом виде!.. Я требую тишины!.. В противном случае прикажу сейчас же разбить лагерь – здесь. И буду держать вас в этом бору, пока не успокоитесь. Весь день, всю ночь, если понадобится!..

У него на губах, под усами, даже пена выступила. Обе дамы, смутившись, вернулись в коляску. Крики утихли. Но совершенно бесстыдное удовлетворение политической своей акцией светилось в глазах всех декабристов. И по приказу: «Строиться! Ша-а-агом марш!» – они, вопреки обыкновению, когда собирались лениво, волоча ноги, – быстро разобрались по шеренгам и дружно шагнули вперед.

Безупречными и восторженно настроенными рядами они спустились с холма, обогнули церковь, прошли вдоль кладбищенской стены и перед зданием завода, рядом с которым высились две горы шлака. Воздух здесь пропах копотью и расплавленным чугуном, неощутимая черная пыль щипала глаза… Рабочие, многие из которых носили на лбу каторжную метку, столпились по обочинам дороги. Глава петровской полиции, надевший ради такого случая все свои регалии, приветствовал генерала как командующего шествием. Чуть подальше, сменив прокопченные насквозь бревенчатые дома и чахлые палисадники с облупившимися загородками, им открылись новые, блестящие от свежей покраски, деревянные дома. Одни пониже, другие повыше – все дома были похожи друг на дружку. Отнюдь не роскошные, но свидетельствующие о достатке владельцев, они были окружены ничем не засаженными участками земли вполне приличного размера: есть где устроить огород, разбить сад, возвести службы… Кое-где на крышах еще работали плотники. Перед каждым крыльцом стояла дама – жена декабриста: они выбрали этот способ встречать мужей, чтобы тем с первого же взгляда стало ясно, где чье гнездышко. Поднявшись на цыпочки, дамы изо всех сил размахивали платками.