Он притворился, будто двумя пальцами ловит блоху у себя на рукаве, подмигнул и продолжал болтать:
– Ну как, барин, хочешь на мою блошку взглянуть?
Сережа грубо оттолкнул его.
– Пошел вон, дурак!
– Ой, блошка моя, блошка! Куда же она упала-то?
Антип с удрученным видом присел на корточки и принялся шарить по земле. Софи стала уже подумывать, а не потерял ли старик и в самом деле разум от потрясения и неожиданности? Но умный и хитрый взгляд, которым тот поглядел на нее снизу вверх, убедил ее в том, что Антип притворяется юродивым, чтобы его оставили в покое.
– Надо бы официально разрешить истребление подобных людей! – проворчал Сережа. – Толку от них никакого, а другим подают дурной пример…
– Никому, кроме Бога, не дано права решать, есть от человека, впрочем, как и вообще от любого живого существа, польза или нет, – твердо проговорила Софи, глядя племяннику прямо в глаза.
Тот засмеялся:
– Вы правы, тетушка! Не будем занимать место Всевышнего! Это, в конце концов, может навлечь на нас новые неприятности. Ну, мне пора ехать в Крапиново! А вы не в ту же сторону собираетесь? Мы могли бы отправиться дальше вместе…
– Нет, спасибо, я предпочла бы вернуться домой.
– Что ж, тогда – приятной вам прогулки!
Поклонившись, Сережа подошел к своему коню, легко вскочил в седло и двинулся скорой рысью по грязной дороге.
– Уф! – Антип поднялся на ноги и перевел дух.
Но, заметив, что кучер через плечо на него поглядывает, из осторожности придержал язык.
– Ты, Антип, ничего не бойся! – успокоила его Софи. – Никто ничего плохого тебе не сделает! Поехали, Давыд!
Старый слуга, стоя перед лошадьми, крестил воздух до тех пор, пока коляска не тронулась, и только тогда отпрянул в сторону.
На выезде из деревни Софи крикнула кучеру:
– Не гони так! Нам скоро надо будет остановиться!
По дороге в Шатково она видела группу крестьян, которые выкорчевывали пни на краю рощицы. И теперь Софи велела кучеру подвезти ее в коляске насколько можно близко к работам, затем пошла напрямик через поле. Увидев барыню, крестьяне сняли шапки и поклонились. За работой наблюдал высокий, крепкий, бородатый погонщик с пористым синим носом, в высоких сапогах. Отведя его в сторону, Софи напрямик спросила, в самом ли деле пятнадцатого мая мужики по приказу молодого барина отправились в купальню без сопровождения.
– Конечно! – ответил тот. – Сергей Владимирович лично приказали. Иначе, сами понимаете, сопровождение было бы, какое положено! Только почему вы меня об этом спрашиваете?
– Потому что, если эти люди сами решили обойтись без вас, направляясь работать в купальне, они виновны вдвойне!
– Это верно! – признал погонщик, тупо глядя на нее.
– А вы сказали об этом комиссии по расследованию?
– О чем?
– О том, что молодой барин накануне убийства отдал вам определенные распоряжения.
– Нас об этом не спрашивали.
– Это могло иметь большое значение!
– Да нет же! Господа из полиции очень быстро поняли, что здесь произошло. Через десять минут преступники уже и не знали, что сказать. Они во всем признались на Евангелии. И тогда следователи всё записали: имена, прозвища, числа – и подписи поставили, и печати приложили. Называется – «взяли официальные показания». И нам не велено было к этому возвращаться! Да и вам, барыня, зачем?
Пока охранник разглагольствовал, крестьяне работали с меньшим усердием.
– Эй, вы там работаете или уснули? – в конце концов обернулся погонщик и беззлобно покрутил в воздухе дубинкой.
Софи вернулась назад. Ее тоска и тревога так разрослись, что пришлось остановиться: слишком сильно билось сердце. Давыд помог барыне взобраться в коляску. С тех пор как Сережа велел кучеру повиноваться Софи, тот не знал, как ей и угодить.
– Устали, матушка-барыня? – спросил он. – Возвращаемся домой?
– Нет. Отвези-ка меня в купальню.
Давыд уставился на нее с суеверным ужасом.
– Это проклятое место, барыня! Не надо туда ходить!
Софи молча похлопала его по плечу. Давыд перекрестился, свистнул и стегнул коней.
Купальня стояла в укромном местечке, в самой запущенной, невозделанной части каштановского парка, на конце спускающейся к реке тропы, между двумя плакучими ивами с наклоненными и искривленными стволами. Раздевалкой здесь служила хижина, сложенная из кругляков. Перед ней был выстроен настил на сваях. Деревянная лесенка позволяла купальщикам войти в воду, не держась за прибрежные травы. К вбитому у берега колу кто-то привязал плоскодонку с трухлявыми веслами. Софи почти никогда не приходила в этот заброшенный уголок, где летом вились тучи комаров. Но Николай когда-то удил тут рыбу или купался в сильную жару.
Она села на скамейку, вдохнула запах тины. Было сыро и холодно. На середине реки плясали круглые, словно блюдца, отблески неярких солнечных лучей. Вокруг камня собиралась оборка кружевной пены. Неумолчный плеск воды убаюкивал, навевал грезы.
Софи и сама не знала, что заставило ее приехать сюда и остаться. Задумчиво глядя вдаль, не искала улик и доказательств, но ждала вдохновения, подсказки свыше. Ей казалось, будто она сможет лучше представить себе обстоятельства, при которых совершилось убийство, если станет думать об этом на том самом месте, где преступление было совершено. Вот две железных руки стискивают тощую шею, в которой бьется, хрипит, задыхается жизнь; вот закатываются глаза жертвы; тело неуклюже валится на доски настила… Софи опустила глаза. У нее под ногами лежал голый, серый, мокрый и шершавый пол – зрелище завораживало своей обыденностью. Несколько досок прогнили: наверняка те самые, которые мужики должны были заменить, но не успели. После того, как произошла трагедия, к настилу больше никто не притронулся. Сквозь щели видна была бегущая вода. Но, сколько ни вопрошала Софи эти доски и эти стены, все видевшие и слышавшие, ответа она не получила. Руки и ноги у нее онемели, отяжелели, начинала тяжелеть, тупеть и голова. Внезапно ее внимание привлек какой-то мелкий предмет, блеснувший в трещине старой доски. Софи подобрала его: у нее в руке оказалась аметистовая пуговица. Но где же она недавно такие видела? А-а-а, на Сережином жилете… Поначалу воспоминание «сыщицу» не смутило, затем все ее существо на мгновение содрогнулось, всего на одно мгновение, оказался пропущен лишь один удар сердца, но Софи почувствовала слабость и озноб, вся заледенела и совсем лишилась сил. Если эта аметистовая пуговица попала в щель настила, значит, Сережа потерял ее, когда дрался с отцом, другого объяснения быть не могло. Ни малейших сомнений не оставалось. Надо обратиться в полицию. Приобщить к делу это вещественное доказательство. Потребовать пересмотра решения суда. Но не ответят ли ей, что Сережа мог потерять пуговицу в любой другой день, задолго до преступления, например летом, когда раздевался, чтобы искупаться в реке? Словно споткнувшись на бегу, Софи с удивлением осознала, как далеко завлекло ее возбуждение. Как она раньше не отдавала себе отчета в том, что вывела целую историю из ничего? Маленький лиловый камешек поблескивал на ладони… Софи хотела было бросить его в воду, но вовремя опомнилась и опустила аметист в сумочку, висевшую на поясе, как будто это был некий талисман. Даже если ее находка, эта аметистовая пуговица, ровно ничего не значит, все равно распоряжения, отданного Сережей погонщикам накануне убийства, достаточно для возобновления судебного дела, для того, чтобы выдвинуть совершенно другое обвинение. И Софи в секунду снова оказалась во власти непреодолимого желания восстановить справедливость, покарать истинного преступника. Голова у нее пылала, мысли так и кипели. Но как мучительно сознавать, что не с кем поделиться своими подозрениями! Ах, как же сегодня недостает рядом ее лучшего сибирского друга! Фердинанд Богданович успокоил бы ее, поддержал, ободрил, дал дельный совет… Она согласилась бы вытерпеть все что угодно, если бы взамен ей дали возможность переписываться с доктором! Но теперь было совершенно ясно, что письма, которые они друг другу пишут, никогда не дойдут по назначению. Да и Полина что-то помалкивала теперь, отдалялась… Софи неохотно встала и пошла по тропинке, ведущей к дороге. Давыд с высоты своего сиденья боязливо смотрел в сторону хозяйки. Лошади при виде ее заржали.
