– Ах, это вы, барыня, голубушка! – воскликнул тот, радостно всплеснув руками при виде хозяйки. – А что это вы вдруг пришли?

– Пришла в надежде, что ты, Антип, сможешь мне хоть что-то объяснить. Что тут, собственно, происходит? У всей деревни такой перепуганный вид!

– И есть отчего, барыня! Вы же слышали гром, когда мы были в церкви! Знаете, отчего такая гроза случилась? Оттого, что этот человек превзошел всякую меру! Он совершил святотатство!

Антип то и дело крестился и затравленно озирался кругом.

– Что за человек? Какое святотатство? – не поняла Софи.

– Сергей Владимирович, барыня. Молодой барин не имел права заказывать эту панихиду!

– Почему «не имел права»? Разве не положено так делать? Разве нет такого обычая?..

– Для того чтобы соблюдать обычай, надо иметь чистую совесть! Отслужили панихиду на девятый день после кончины Владимира Карповича, и все прошло хорошо. На сороковой день опять служили панихиду, и тоже все прошло хорошо. А сегодня Господь наконец ответил. Когда недостойный сын осмелился молиться об упокоении души отца, небо вознегодовало, и все православные это поняли. Но что меня удивляет, так это то, что он не упал пораженным громом прямо посреди церкви!

– За что ты так ненавидишь Сережу? – тихо спросила Софи.

– За то, что из-за него на каторгу сослали невинных людей!

– А разве не эти три мужика убили Владимира Карповича?

– Нет, барыня! Он лежал мертвый, задушенный, в купальне, когда мужики утром пришли туда работать! Ну, они и поспешили рассказать об этом молодому барину! А молодой барин им ответил: «Вы и есть душегубцы!»

Ошеломленная услышанным, Софи несколько секунд молчала, собираясь с мыслями. Как ни мало доверия внушал ей племянник, поверить словам Антипа ей все же было страшно трудно.

– Если они не убивали, им достаточно было не признавать себя виновными! – наконец произнесла она.

– Да они и не признавали!

– Почему же их арестовали? Что было потом?

– Потом они сдались.

– Да почему же сдались-то?

– Барыня, голубушка, да разве ж можно иначе? Потому как они всего-навсего простые мужики! А простому мужику завсегда с господами соглашаться положено.

– Господь с тобой, Антип! Нельзя заставить людей признаться в совершении преступления, в котором они неповинны!

– Нельзя, говорите? А почему, если нельзя, им грозили дать четыреста ударов кнутом, коли не признаются?

– А кто им грозил?

– Поди знай!.. Никто вам этого и не скажет. Можно только догадываться…

– Так кто же, по-твоему, настоящий убийца?

– Откуда мне знать, барыня, голубушка? Я знаю об этом не больше вашего!..

– Одним словом, твои подозрения ни на чем не основаны.

Антип рассыпался фальшивым угодливым смехом.

– Ни на чем, барыня, голубушка! Ровным счетом ни на чем!..

– Тем не менее ты сам только что говорил…

Старик глубоко поклонился Софи, раскинув руки и выставив вперед ногу с упертой в пол пяткой и приподнятым носком:

– Только что я был не в своем уме! А теперь стал в своем, барыня, голубушка! Если вы считаете, что Владимира Карповича убили эти трое мужиков, значит, на самом деле они и есть убивцы, и правильно, что их отправили на каторгу! Всем только лучше от этого!

– А может быть, они защищались? – пошла на уступки Софи.

– От кого защищались?

– Ну, к примеру, если их господин первым ударил их…

– Должно, так оно и было! Он их первым, значит, ударил, а они в ответ – раз, и свернули ему шею! Смотреть после этого на него, наверное, радости было мало! Весь прямо-таки посинел! И язык вывалился!..

Теперь Антип, потирая руки, так и сыпал словами. Выражение его лица стало одновременно кровожадным и опасливым.

– Если бы только и с сыном могло случиться то же самое, что и с отцом! – помолчав, прибавил он.

– Да ты что говоришь-то, Антип! Ну-ка, замолчи! – прикрикнула на старика Софи.

Ей казалось, что она бредет по зыбкой, неверной болотистой, уходящей у нее из-под ног почве. И больше всего было досадно, что нельзя расспросить Сережу об истинных обстоятельствах убийства его отца так, чтобы он ни о чем не догадался, не понял, что ею получены от крестьян какие-то новые сведения. Антип, будто почувствовав нерешительность Софи, предостерег дребезжащим голосом:

– Вы, барыня-матушка, только никому не передавайте того, что я вам рассказал! Да это все и неправда на самом-то деле! Подлое вранье крепостных людишек! И про грозу даже и не думайте больше, забудьте! Гроза, она просто так началась, случайно! А истинная правда в том, что нашего доброго барина удавили злые, дурные мужики, и этим дурным мужикам теперя всей жизни не хватит, чтобы искупить грех!

Софи вышла из Антиповой избы окончательно растерянная, в полном уже смятении. Коляска тем временем вернулась за ней в деревню. На улице было темно, холодно и сыро. Кучер Давыд помог хозяйке взобраться на сиденье, закутал ей ноги пледом. Всю дорогу до дома лошади барахтались в грязи, с трудом вытаскивая ноги. Наконец за голыми ветками показались освещенные окна дома.

За ужином Сережа упорно хранил молчание, держался чопорно, натянуто. Лицо его было строгим и замкнутым, движения сдержанными, медлительными. И только после того, как они с Софи перешли в кабинет и остались вдвоем, он дал волю своему негодованию.

– Неужели, тетушка, вам так уж необходимо было остаться в деревне? – спросил он.

– Я же говорила вам, Сережа, что у меня там дела, – ответила она, развертывая вышивку.

– Дела? Какие у вас могут быть дела с мужиками? Ох, тетушка, тетушка, слишком сильно вы мужиками интересуетесь! Уверен: они Бог знает чего вам нарассказали после этой грозы! Надо же, гром и молния прямо посреди панихиды! А они до того тупые и безмозглые, что, несомненно, сочли все это проклятием Господним!..

– Да оставьте вы их!.. Что с них возьмешь: простые, наивные люди!..

Сережа не мог усидеть на месте, он стал расхаживать перед ней взад и вперед. Затем остановился и резко, почти грубо произнес:

– Не старайтесь их оправдать, тетушка! Я знаю, что они меня ненавидят, как ненавидели моего отца и моего деда, как всегда будут ненавидеть тех, кто станет им приказывать! Чем более мягким выказываешь себя в обращении с этими скотами, тем более они делаются требовательными и беспокойными!..

– Я в прежние времена очень много занималась крепостными крестьянами, и мне не кажется, будто я внесла замешательство в их умы или посеяла смуту!

– А мне рассказывали совершенно другое! Насколько я знаю, вы расписывали крестьянам радости свободы и республиканского равенства!

– Не знаю, кто наговорил вам эти глупости, но во времена Михаила Борисовича, по крайней мере, мужики ни разу не подняли мятежа, подобного тому, который стоил жизни вашему отцу!

Сережа вскинул голову. Ноздри у него раздулись и побелели.

– Мой отец погиб не во время мятежа, он был подло убит тремя негодяями! Трое на одного! Мужики на барина!

– А разве не он сам подтолкнул мужиков к этому своими бесчинствами?

– Прошу не оскорблять память моего отца!

– Но вы ведь сами говорили мне, что Владимир Карпович крайне жестоко обращался с крепостными!

Племянник уставился на нее и, видимо не найдя от ярости вразумительного ответа, проворчал:

– Я ни перед кем не намерен отчитываться!

– Я тоже, – холодно ответила Софи. – Тем не менее вы, Сережа, требуете у меня отчета.

Племянник усмехнулся.

– Просто я ни на минуту не забываю о том, что это поместье столько же принадлежит вам, тетушка, сколько мне. В соответствии со странными завещательными распоряжениями моего деда, я даже не могу выкупить вашу долю. Имение со всеми землями должно оставаться общей собственностью, в нераздельном владении, до смерти кого-то из нас. Если я умру первым, вы унаследуете все. Если же вы…

– К чему вы клоните? – прервала его Софи.

– А вот к чему, и это очень важно: несмотря на то, что в этом деле вы обладаете равными правами со мной, вы всего-навсего высланная особа. И губернатор Пскова поручил мне надзор за вами. Следовательно, вы должны подчиниться моей воле. Как ни неприятно вам это слушать, драгоценная тетушка, но я облечен правом запрещать любые ваши действия, которые покажутся мне подозрительными. Так вот: помимо всего прочего, мне не нравится, что вы разъезжаете из одной деревни в другую под предлогом благотворительности. Русскому крестьянину нет дела до французской политики. Несчастья, причиной которых вы уже сделались, распространяя революционные теории, должны были бы побудить вас вести себя более скромно. Сидите-ка лучше дома, тетушка, так будет полезнее и приятнее всем!