– Нет, никогда, – снова произнесла она. – Я действительно очень тебя люблю.

– Да, да, проводите его сюда, – настойчиво произнесла Катринка в телефонную трубку. Она повесила трубку, сложила бумаги, которые она разбирала, в папку, положила ее на стол рядом с банкеткой и с волнением ожидала, когда раздастся звонок в дверь. Как только она услышала звонок, она вскочила на ноги и помчалась открывать. Анна, которая на несколько секунд отстала, удивленно посмотрела на нее. Катринка распахнула дверь и бросилась в объятия стоявшего на пороге человека.

– Томаш! Томаш! Не могу поверить, что это действительно ты!

На нем были джинсы и кожаная куртка, на плече у него висела красная матерчатая сумка. Его волосы оставались по-прежнему густыми и кудрявыми, без всякого намека на седину. А высокая фигура была по-прежнему стройной. Если не считать нескольких новых морщин в уголках губ и около рта, он совсем не изменился.

– Золотко! – сказал он по-чешски. Какое-то мгновение они стояли, обнявшись, потом отступили назад, чтобы лучше рассмотреть друг друга. – Ты только посмотри! – сказал Томаш. – Какой ты стала элегантной дамой.

– А ты, наконец, преуспевающий кинорежиссер. О, Томаш, – прошептала она, снова крепко его обнимая, – я так счастлива тебя видеть. – По щекам Катринки потекли слезы, а Томаш быстро заморгал, сдерживаясь, чтобы не заплакать. – Проходи, проходи же. – Она взяла его за руку и потащила в квартиру. – Ты хочешь что-нибудь поесть? Что-нибудь выпить?

– Кофе. Кофе будет лучше всего.

– Анна, это Томаш Гавличек. Я как-то рассказывала ей о тебе, – сказала она Томашу.

– Анна Бубеник, наша домоправительница. – Хотя Томаш за эти годы научился довольно бегло говорить по-английски, все трое, даже не заметив, заговорили по-чешски.

– Добрый день, – сказала Анна, пожимая ему руку. – Я очень надеюсь увидеть ваш фильм.

Радостное выражение лица Томаша слегка омрачилось.

– О, вы собираетесь его посмотреть? – спросил он.

Томаш приехал с делегацией из Чехословакии для показа одного из своих фильмов на Нью-Йоркском кинофестивале, который должен был состояться на следующей неделе.

– Анна идет со всей семьей, – сказала Катринка. – Мы уже устроили все с билетами.

– Я принесу кофе, – сказала Анна, когда Катринка, все еще не выпуская руки Томаша, повела его в библиотеку.

Томаш огляделся и присвистнул.

– Вот это да!

– Тебе нравится? – нетерпеливо спросила она. – В эту квартиру было вложено столько тяжелого труда, что Катринке никогда не надоедало ее показывать.

– Здесь изумительно.

– Спасибо, – сказала Катринка, ощутив при его похвале теплую волну радости. За пять месяцев, прошедших со времени приема по поводу новоселья Грэхемов, фото их квартиры появились в журналах «Шик» и «Вог», а в «Архитектурном дайджесте» недавно приняли решение сфотографировать ее для статьи о Карлосе Медине, который стал одним из самых популярных дизайнеров по интерьеру квартир в Нью-Йорке. Поэтому Катринке едва ли требовались дополнительные доказательства своего вкуса. И все-таки она немного волновалась, показывая свой дом Томашу. Он был ее самым старым и самым лучшим другом, но она боялась, что трудная жизнь могла ожесточить его, сделать циничным или, что еще хуже, завистливым к ее успеху. Ей следовало бы знать его лучше. Томаш никогда не завидовал богатству. Он всегда был равнодушен к деньгам.

– Это было так давно, – сказала она, усаживая его рядом с собой на банкетку. – Так давно. – Хотя за эти годы они часто писали друг другу, это была их первая встреча со времени ее отъезда из Чехословакии восемь лет назад. – Как Жужка? Мартин? Ты привез фотографии? Расскажи мне обо всем. – Слова вырывались у нее стремительным потоком, и ее чешский был таким же свободным, как и прежде, во многом благодаря тому, что Катринка частенько беседовала с Анной на этом языке.

Катринка изумительно выглядит, подумал Томаш. Он заметил чуть заметные тени у нее под глазами, но не стал придавать этому значения. С самого раннего детства Катринке не хватало двадцати четырех часов в сутках, чтобы выполнять все, что она собиралась сделать за день.

Вошла Анна с подносом, на котором стояли кофейник, чашки и тарелка шоколадных чипсов, и сказала извиняющимся тоном:

– Я хотела приготовить что-нибудь чешское, но мистер Грэхем сказал, что вы предпочтете это.

– Чешское тесто он может есть и дома. А здесь нужно попробовать что-нибудь другое. Шоколадные чипсы, – сказала она, смеясь. – Очень по-американски.

Томаш открыл «молнию» на сумке, вытащил оттуда конверт с фотографиями, протянул его Катринке, взял пирожное, откусил кусочек и объявил его превосходным. Довольная Анна удалилась, и Томаш переключил внимание на хозяйку дома, комментируя для нее фотографии: это Жужка с родителями – здесь она немного полная, но по-прежнему красивая; летний отпуск в Свитове у матери Томаша, очень постаревшей; Мартин – худой, темноволосый, уменьшенная копия своего отца, катается на велосипеде по знакомой тропинке у соседнего леса, Мартин и Томаш катаются на лыжах; дом бабушки и дедушки Катринки, который перешел теперь в собственность государства и его сдают кому-то в аренду, но он все еще в хорошем состоянии. Воспоминания нахлынули на Катринку, и на глазах у нее появились слезы.

– Бабушкины розы, – сказала она, – как они пышно разрослись. – Ее все еще мучило то, что она не имела права навестить родину.

– Ничего не изменилось, – сказал он. Политический режим был таким же репрессивным, как и тогда, когда она уехала, рассказывал он, а короткий миг свободы и надежды 1968 года не только отбушевал, но и почти забыт за эти одиннадцать лет. Из-за причастности к студенческим волнениям Томаш никогда бы не получил возможности снимать фильмы, если бы не Мирек Бартош, которому он был благодарен за поддержку. – Хотя на самом деле мне следует благодарить тебя, Катринка, – сказал он. – Если бы не ты, Бартош и мизинцем бы не пошевелил. – Однажды на съемках режиссер внезапно слег с острым аппендицитом. Студия хотела заменить его кем-нибудь из своего поощрительного списка, но Бартош настоял на том, чтобы его заменил Томаш, его помощник. Хотя тесть Мирека к этому времени уже умер, все же родство с Мачами что-то еще значило, и Бартошу уступили. Этот фильм, о котором сам Томаш отзывался довольно презрительно, оказался достаточно занимательным и получил одобрение критики и зрителей. Томашу разрешили снимать еще одну ленту. Третий его фильм был выбран для показа на Нью-Йоркском кинофестивале. Это была историческая картина о Яне Гусе, она получилась не совсем такой, как Томаш ее когда-то задумывал, потому что сценарий пришлось пригладить, чтобы он соответствовал требованиям цензуры, и некоторые сцены были вырезаны по тем же причинам.

– Там есть моменты, – сказал Томаш, – которыми я почти горжусь. – Он повел плечами. – Но в целом он все же не очень удачный, не то, что я задумывал. Мне не хочется, чтобы ты его увидела.

– Только попробуй меня удержать.

Томаша так расстроил разговор о фильме, что их беседа быстро перешла на семейные дела. Как только Мартин пошел в школу, Жужка стала работать секретаршей в министерстве культуры. Работа ей в общем-то правилась, и дополнительный доход тоже был очень кстати. Они сменили старый «фиат» Катринки на новую «шкоду» и переехали в квартиру с двумя спальнями в Нове место. Иногда они подумывали о втором ребенке, но всегда откладывали до тех пор, пока их жизнь не станет более благополучной.

– Лучше надолго не откладывать, – сказала Катринка.

Томаша удивила внезапная печаль, мелькнувшая в ее взгляде, но она исчезла так быстро, что он решил, что это ему показалось.

– Если, кроме Мартина, у нас не будет больше детей, то и слава Богу. В целом жизнь была не так уж и плоха, – признался Томаш. Он обожал своего сына, любил свою жену. Его брак был счастливым.

– Актрисы никогда не пытались тебя соблазнять? – пошутила Катринка, надеясь скрыть свой недавний промах.