Кэт спустилась по лестнице.

– Послушайте, меня не интересуют ваши дела, – сказала она, – но я иду домой. Спасибо за обед.

– Кэт, я страшно виноват, – извинился я. Она все поняла.

– Удачи, – она бросила взгляд на Пола. – Я сама доберусь до дома.

Я взглянул на Пола.

– И она ничего не говорила обо мне?

– Ничего.

Я сел в машину, рассеянно дав парню, который припарковал ее, пятидолларовую бумажку, и поехал на запад по бульвару Сансет. Моя машина блуждала наугад, точно так же как мой ум. Мимо проносились машины и мысли. Эдип. В ночь гибели Ларри Кэмпбелла я пересказывал ей рассказ Билли Уайлдера про Эдипа. Кажется, она говорила, что Эдип с самого начала все понимал и знал, что он делает? А знал ли я с самого начала, что делаю, в какую историю влип?

Я был с Барбарой. И обманывал Урсулу. Но все равно ее слово было равносильно пощечине. «Потаскуха!» Никто никогда не называет так мужчину. Кэт могла бы сказать, что на самом деле Урсула говорила о себе. Она перенесла на меня то, как она сама видела себя. Нет. Это неправда. Она была верна мне до невероятности. Я знал, что она не спала ни с Полом, ни с кем-либо еще с тех пор, как встретила меня. В ее жизни не было мужчин. Этот астролог-иностранец не был ее любовником. Она не трахалась с кем попало. И что я теперь мог ей ответить?

Я не стал поворачивать на север, на Бенедикт. Вся моя решимость улетучилась. Я продолжал ехать по Сансет, направляясь к океану. Добравшись до своего дома, я хотел только спать, полностью отключиться. Я лежал на матрасе, прислушиваясь к гулу океана, со страхом ожидая плохих снов. Даже бодрствуя, я не мог управлять своими мыслями, не мог привести их в порядок. Тысячи нитей вели в одно место. К ней. И ко мне.

Я очнулся от глубокого сна в семь часов. Меня разбудил телефон, загремевший над ухом. Я бросился к нему, сшиб на пол, наконец, поднес трубку к уху.

Звонила Барбара. Она была в ужасном состоянии. Ее голос дрожал.

– Мне только что звонили из полиции.

– Что случилось? – я мгновенно вспомнил убийство Фелисити. Ко мне вернулась безумная мысль, что ее убила Барбара.

– Мой магазин разгромлен. Полный кошмар.

– Я приеду через полчаса. Жди меня.

– Что мне делать?

– Успокойся. Я еду.

Я повесил трубку. Помылся под душем, но бриться не стал. Это можно сделать в офисе. Тем более – у меня ходуном ходили руки.

«Шкатулка Пандоры» была только что не разнесена в щепки. Зеркала побиты. Барбара была в слезах. Она не заплатила последний страховой взнос.

– Самое страшное, что насколько я могу судить, ничего не украдено. Кто мог это сделать?

Я носом чуял ответ. Лимонный запах.

Я сказал Барбаре, что позвоню в страховую компанию и докажу ее правоту. Она просрочила срок платежа только на пару недель, а до этого всегда аккуратно платила. Я находился с Барбарой примерно двадцать минут, и она постепенно успокоилась. Я сказал ей, что позвоню через час из офиса.

Я ехал так быстро, как осмеливался. Хватит! Я поставлю ее на место! Двери были заперты – в первый раз. Причем все. Свой ключ к ее дому я оставил на пляже.

Я разбил дверь на кухне, орудуя гаечным ключом из гаража. Порезав о стекло левую руку, проник на кухню и начал выкрикивать ее имя. Я продолжал кричать, идя через прихожую и вверх по лестнице.

Урсула сидела на кровати, глядя в зеркало.

– Зачем ты это сделала?

– Ты вернулся к ней.

– Это не ответ.

– Это может быть ответом, – сказала она и направила на меня пистолет.

– Не валяй дурака!

Урсула встала с кровати. Я смотрел на нее. Она была не слишком уверена в себе.

– Мне приходилось убивать раньше, – заявила она. – Убийством больше, убийством меньше – какая разница?

Я не знал, можно ли ей верить. У меня возникло ощущение, что она заранее приготовила эти слова.

– Этой ночью ты был с ней? – Теперь ее голос дрожал.

– Где я был этой ночью, тебя не касается. – Я начал чувствовать ненависть.

– Ты боишься. Взгляни на себя, – она повернулась к зеркалу. – Что ты видишь?

– Урсула, отдай пистолет.

Я направился к ней и протянул руку, чувствуя спокойствие. Урсула переложила оружие в левую руку, подальше от меня, и поглядела в зеркало.

– Мы встретились в зеркале, – сказала она. – Может быть, расстаться нам суждено тоже в отражении?

Я подумывал о том, чтобы кинуться на нее и отобрать пистолет. Теперь я не жалел ее. Ее халат был распахнут. Все еще глядя в зеркало, она приставила ствол к груди, уперев его в мягкую плоть. Я видел, как ее палец замер на курке.

Она передвинула пистолет к пупку, ткнула его в лунку. Какая-то жуткая эротика! Потом она передвинула ствол ниже, к паху. Я не хотел смотреть, но не мог отвести глаз. Она стала пихать ствол в себя.

– Как ты думаешь, могут ли люди иметь оружие? Какого ты мнения придерживаешься о законах об оружии? Я читала где-то, что право носить оружие в нашей стране – символ права на личную свободу. Если ты отнимешь у человека оружие, то отнимешь у него свободу.

– Урсула, – произнес я. – Пожалуйста, отдай мне пистолет. Мы что-нибудь придумаем. Давай потолкуем.

Я сел на кровать. Любая угроза с моей стороны могла привести к печальному исходу. Она начала потихоньку вращать ствол пистолета.

– Внутри становится тепло. Не правда ли, забавно, как важен для нас секс в одно мгновение, и как в следующее мгновение он кажется ничтожным и тривиальным занятием? Не успеешь моргнуть глазом, как он уже ничего не значит. А затем снова важнее всего на свете. Затем – вдруг – снова становится ничем.

Сейчас я не чувствовал никакого желания, одну опустошенность. Она тоже.

– Я много думала о разнице между нами. К сексу это не имеет никакого отношения, верно? Это не вопрос разницы пола. Я делаю то, что большинству людей даже и представить трудно. – Она повернулась ко мне лицом, готовая разрыдаться. – Я чувствую себя свободнее, когда выполняю свои желания. А ты чувствуешь себя свободнее, когда противишься им. Вот в чем разница между нами..

– Ты не можешь делать все, что хочешь. Точно также как не можешь иметь все, что хочешь.

– Получаешь ли ты удовольствие, останавливая себя? Не правда ли, самоограничения позволяют тебе чувствовать себя лучше?

– Я полагаю, самоограничение означает, что ты владеешь собой. Иначе наступит хаос.

– В сексе самоограничение – то же самое, что сдерживание, не так ли? Но в ограниченном сексе нет ничего хорошего. Почему бы то же самое правило не применить ко всей остальной, жизни? Так должно быть. Секс – это не хаос, верно? Это – свобода!

Я знал, что она хочет, чтобы я что-нибудь сказал. Но что я мог сказать? Я согласен. Я не согласен. Ты права. Ты неправа. Она нуждалась в моей помощи. Я знал это, но не мог ей оказать помощь. Я недостаточно любил ее и презирал себя.

– Тебе лучше уйти.

– Я не хочу покидать тебя в таком состоянии.

– В каком? Кем я тебе кажусь? Больной женщиной? Раненым зверем?

– Я не понимаю тебя.

– Знаешь, это называется «безразличие».

Ее взгляд потряс меня. Это был взгляд человека, который хочет умереть. Он не был отчаянным. Он не был безнадежным. Он был просто отсутствующим. За ним не стояло никаких воспоминаний.

Я пошел к двери. Она молчала. Я не оглядывался. Больше нам было нечего сказать.

Я спустился по лестнице, взглянув на угли в большом камине, и почувствовал застарелый запах горелого гикори.

Прикоснувшись рукой к холодному дереву входной двери, я услышал выстрел.