– Я не уверен, что нам нужна сестра, – говорил Пол. – Может быть, в истории участвуют только они двое. Двое сирот. Двое людей без семейных связей, у которых больше никого нет.

– Так более романтично, – согласилась Урсула. – Если у тебя нет никаких родственников, возникает романтическое чувство, что ты сражаешься один против всего мира, сам устраиваешь свою жизнь, и когда ты находишь того, кого любишь, то это чувство подчиняет тебя без остатка.

– Но разве это не компенсация за предыдущее одиночество? А у вас все эмоции направлены в одну сторону.

– А что в этом плохого? – спросила Урсула. В ее тоне слышался вызов, который, как я знал, адресован мне. Теперь Пол оказался в своей стихии.

– Мой опыт говорит о другом. У меня как-то была подружка, у которой не было родственников. Она была так погружена в себя, что была неспособна отдаться кому-либо. Я имею в виду не секс, а эмоционально. Для нее было очень трудно кого-либо полюбить. Может, я и сам в некоторой степени такой.

Урсула улыбнулась.

– Тогда почему бы вам не скопировать нашего героя с себя?

– Нам грозит опасность, что герой будет выглядеть слабой личностью, – заметил я. – Выходит, что он ничего не может решить сам, а полностью полагается на нее.

– Я не согласна, – возразила Урсула.

– И я тоже, – добавил Пол. Я остался в меньшинстве.

– Посмотрим, что скажет Джо. В конце концов, платит-то он.

Днем в пятницу я с нетерпением предвкушал выходные. Но к вечеру ждал их наступления со страхом. Дело в том, что между тремя и семью часами пришло второе письмо «Всем, кого это может касаться». Я подобрал его вместе со стопкой поздней почты, сваленной в коридоре около выхода на улицу. Письмо, напечатанное на листке белой бумаги, гласило:

«Ты уйдешь от расплаты».

Должно быть, опечатка, и нужно читать: «Ты не уйдешь от расплаты». Я стоял в коридоре и перечитывал послание снова и снова. Смысл был ясен, но что все это означает? Я сложил письмо и сунул в карман брюк.

Я ничего не понимал. Может быть, письмо прислала та безымянная проститутка? Но зачем ей это писать? Она хотела сказать, чтобы я не волновался, что полиция никогда не узнает правду? Или – не волнуйся, я не собираюсь шантажировать тебя. Пугающее утешение, предсказание того, что никогда не случится. Я не стал показывать письмо Урсуле.

В восемь вечера мы отправились на предварительный просмотр нового фильма. Почти все время Урсула держала меня за руку. Это была комедия о семье, где власть захватывают домашние животные. Фильм понравился Урсуле. После кино я отказался идти в мексиканский ресторан, и мы решили пойти в «Империал-Гарденз».

По случайному совпадению мы сидели за столиком, где я обедал с Алексис за несколько дней до того, как она ушла. Урсула пребывала в хорошем настроении. Судя по всему, меню ресторана было ей хорошо известно. Она заказала некоторые блюда, которых вообще не было в английском меню – какие-то японские лакомства, о которых знают только японцы. Когда мы уходили, официантка спросила, понравился ли нам обед. Мы ответили – да.

– Тебе понравился стол? – спросила Урсула.

– Чудесно, – ответил я, не поняв толком, что она имела в виду.

– Мадам пожелала заказать его, – пояснила официантка.

Когда я спросил Урсулу, почему она выбрала именно этот столик, она ответила: «По сентиментальным причинам».

Мы ехали домой каждый на своей машине. У меня снова не было понятия, что творится у Урсулы на уме. Ее секреты больше не были таинственными или возбуждающими, они больше не соблазняли, а отделяли меня от нее. Казалось, что мы достигли точки возврата, за которой нет пути назад. Или, скорее, я достиг этой точки.

Той ночью мы занимались любовью, и нам было так же хорошо, как всегда. С технической точки зрения. Но я утратил глубинное ощущение обладания ею. Во время оргазма мы все равно были отделены друг от друга. Сексуальное влечение покинуло нас.

В субботу утром я отправился в агентство по продаже недвижимости, чтобы подписать бумаги и передать чек за дом на пляже. Это был великий момент. В моей голове как будто открылась дверь прямо к океану. И все благодаря убийству Фелисити. Может быть, циничная мысль, но это факт. Тот, кто убил ее, подарил мне свободу. Я положил ключи от дома себе в карман – два комплекта.

Женщина-агент по продаже недвижимости дала мне имя и адрес человека, который разводил японских сторожевых собак. Может быть, в своей новой жизни я заведу собаку. Собака – друг человека. Без всякой причины я вспомнил о фильме, который смотрел предыдущим вечером, – где собака становится главой семьи.

Когда я вернулся, мотоцикл Урсулы стоял рядом с домом. Она хотела взять меня покататься. На ней был кожаный костюм. Она вручила мне мой шлем.

– Нам обоим будет очень хорошо.

– Что-то мне не хочется.

– Ну, давай!

– Может, попозже?

– Слушай, я хочу ехать сейчас и чтоб ты поехал со мной. – Она обняла меня. – Я так люблю тебя!

– Я тоже люблю тебя. Я просто не хочу сию минуту ехать кататься.

– Правда? Ты в самом деле меня любишь? Тогда поехали. Можешь вести мотоцикл, если хочешь.

– Нет уж, увольте.

– Я так люблю тебя, что не собираюсь просто так отпускать тебя, не получив ответной любви.

– Езжай себе с богом.

Урсула посмотрела на меня. Печальный, печальный взгляд. Затем села на мотоцикл и завела мотор. Бросив на меня взгляд через плечо, она прибавила газу и поехала к дороге. Что с ней творится? Когда она выехала на дорогу, я заметил, что она не надела шлем. Он лежал на гравии, как блестящая отрубленная голова.

Я бросился к своей машине и поехал за Урсулой вдогонку. Выезжая на Бенедикт, я едва разминулся со встречным микроавтобусом. Я должен остановить ее! Я слышал пулеметный треск выхлопа ее мотоцикла, направлявшегося по каньону к бульвару Сансет.

Внезапно я услышал грохот примерно в четверти милях впереди. Оказавшись на развязке шести дорог у отеля «Беверли-Хиллз», я понял, что все кончено. Я увидел Урсулу в десяти ярдах от мотоцикла, который все еще тарахтел, лежа на боку перед грузовиком.

Четыре или пять человек подбежали к Урсуле раньше меня. Она лежала на дороге, раскинувшись так, как будто ее изнасиловали. Ее лицо было искажено от боли. Я нагнулся над ней. Она увидела меня.

– Теперь ты будешь свободен, – прошептала она. Я услышал, как кто-то сказал: «Эти девчонки – сумасшедшие. Гоняют на мотоциклах, с которыми не могут справиться».

Я наклонился и поцеловал ее. У нее во рту была кровь. Полицейский оттащил меня от нее.

– Вы знаете ее?

– Да, – солгал я. Я не знал ее.

Ее глаза закрылись. Вот и все, – подумал я.

– Это настоящее чудо, – заявил мне доктор в клинике. – Видно, кто-то на небесах очень ее любит.

У Урсулы были сломаны две небольшие кости в левой руке и разбито лицо, но не слишком сильно. Ей наложили несколько швов, но в пластической хирургии не было необходимости. Увидев у нее во рту кровь, я решил, что повреждены легкие, но на самом деле она просто прокусила язык. Все ее тело было в синяках. Но грудь была не повреждена, я имею в виду – физически.

Урсула была в состоянии шока. У нее обнаружились небольшие провалы в памяти. Например, она не могла вспомнить, куда ехала на мотоцикле. Не могла вспомнить ссору перед домом. Не помнила, как упрашивала, требовала, чтобы я ехал с ней. Она считала, что авария случилась ночью, когда она ехала к кому-то в гости.

– К кому? – спросил я. – К кому ты ездишь по ночам?

Она взглянула на меня из-под пластырей и бинтов.

– Не знаю.

В другой раз она сказала, что возвращалась домой после встречи с кем-то. Она осознавала наличие провалов в памяти, и чтобы скрыть смущение, сочинила две эти гипотезы. По крайней мере, я так считал.

Я глядел на нее, пока она дремала в своей палате в Уэствудской клинике. Телевизор был включен, но работал без звука. Урсула спала, одновременно бодрствуя. Сейчас она казалась другой – не только потому, что была тихой, менее разговорчивой, или потому, что ее лицо было скрыто под бинтами – сам ее дух претерпел изменения. Она казалась женщиной из какой-то другой жизни. Это была не та женщина, которая совершила то, что совершила Урсула. Это была новая личность, инвалид, нуждающийся в уходе. Были моменты, когда я чувствовал себя водителем грузовика, в который она врезалась, человеком, который стал ответственен за ее состояние, за ее судьбу. Человек, который не сумел ее убить.