Похороны Фелисити проходили в среду утром на кладбище Форест-Лаун, где она еще много лет назад купила участок. Мэсон не знал об этом. Она хотела, чтобы ее похоронили в вертикальном положении, но кладбищенское начальство отказалось копать яму, достаточно глубокую, чтобы поставить гроб на попа. К этому времени полиция закончила экспертизу и разрешила забрать тело. Мэсон съездил за ним.

Пока он отсутствовал, в офис пришла Барбара. Она выглядела ужасно. Она поведала мне, что полиция подозревает ее в убийстве. Конечно, у нее было алиби, но ее все равно подозревали.

– Такая у них работа, – утешила ее я. – Полицейские живут подозрениями. Их хлебом не корми, дай кого-нибудь подозревать.

– Я не понимаю, как мои духи попали в квартиру Фелисити. И кроме того, там нашли открытку, адресованную мне. Я не могла ее там оставить. Это невозможно. Вы же помните, что она была у меня, когда я приносила сюда вещи Мэсона.

– Не припоминаю, чтобы я видела ее.

– Нет, я точно знаю. Я не имею в виду, что вы ее видели. Я имею в виду, что она была со мной, когда мы разговаривали. Она лежала у меня в сумочке. Я только на следующий день заметила, что пропали духи. Наверно, я могла забыть их где-нибудь. Но открытка…

– Как Мэсон все это переносит?

– Сейчас вы видите его больше, чем я. Я не знаю. Ужасно так говорить, но мне кажется, он испытывает облегчение.

– Облегчение?

– Фелисити губила его. И он это знал.

– Он выглядел очень потрясенным.

– Да. Но повторяю вам, Урсула, тот, кто это сделал, оказал ему большую, большую услугу.

– Вы с ним помирились?

Барбара наградила меня своим долгим, пристальным взглядом.

– Мы почти не говорили об этом. Возможно, что я зря раздула скандал из-за Алексис. Но выяснение отношений придется отложить. Сейчас самое главное – Фелисити.

– Так сказать, нужно обслужить ее вне очереди. Барбара даже не улыбнулась.

– Мэсон выдумал жуткую гипотезу о том, кто ее убил.

– Ох! – я испытала мгновение паники.

– Вероятно, мне не надо бы вам рассказывать, если он не говорил. Но Мэсон думает, что это было самоубийство.

– Разве такое возможно? – спросила я. Паника прошла, но я подумала, не сошел ли мой любимый с ума.

– Мэсон думает, что Фелисити уже много лет хотела умереть. Она старела, не могла перенести этой мысли, была очень одинока, и поэтому в какой-то степени желала умереть. Может быть, он и прав. В ней сидела жажда разрушения.

– Но как она могла убить себя? Она же была задушена, разве нет? Нельзя же задушить себя, верно?

– Подождите. Теория Мэсона состоит в том, что она наняла кого-то, кто убил ее. Она не могла сделать это сама, и позвала на помощь другого.

– Кого?!

– Наемного убийцу. Она заплатила ему, чтобы он убил ее. Такова гипотеза Мэсона, но не говорите ему, что я вам ее рассказала.

Мэсону бы не агентом быть, – подумала я про себя, – а писателем.

– Он рассказывал это в полиции?

– Не знаю.

– Надеюсь, что нет.

– Но я все равно боюсь. В самом деле боюсь, – сказала Барбара.

– Чего?

Снова долгий пристальный взгляд.

– Не скажу.

Она подозревает меня? Нет. Абсолютно невероятно. В ее глазах я не имела мотива для преступления. В моем мозгу промелькнула мысль – Барбара боялась того, что убийцей Фелисити мог оказаться Мэсон. С точки зрения Барбары это предположение не столь безумно. Полисмен наверняка первым в списке подозреваемых написал бы Мэсона. В конце концов, это классическая ситуация. История Эдипа.

– Полагаю, что теперь, когда она мертва, у него заведутся деньги. Разве что она не завещала их своему коту или еще кому-нибудь.

Я улыбнулась. Выходя из офиса, Барбара обернулась:

– Придете на похороны? Они будут в среду, – она улыбнулась. Это было действительно ужасно. И забавно.

Не думаю. Кто-то же должен остаться в лавке.

Когда Мэсон вернулся, он спросил, пойду ли я на похороны. Но я не могла оказать ему поддержку такого рода.

– Единственные похороны, на которых я буду присутствовать, – ответила я, – будут моими похоронами.

Не была ли я слишком груба после всего, что было прошлой ночью? Между нами возникла странная неловкость. Мой дом и моя кровать были одним местом; его офис, его стол – другим. Они изредка могли пересекаться, но сейчас были разными территориями. Опыт оказался слишком непосильным, как будто мы совершили преступление и потом не могли взглянуть друг другу в глаза.

В тот же день позже я предложила Мэсону взять ключи от моего дома.

– Ты собралась уходить? – он ужасно расстроился, решив, что это ключи от офиса.

– Ключи от дома, – улыбнулась я. – Хотя я никогда не запираю двери.

Мэсон вздохнул с облегчением.

– Извини. Я сегодня плохо соображаю.

Я посмотрела на него долгим, пристальным взглядом – как смотрела на меня Барбара, когда хотела в чем-нибудь признаться.

– Пожалуйста, возьми их. Если ты не хочешь жить у меня – ладно, я понимаю. А если захочешь, то милости просим.

Он взял ключи – и попался на крючок. Это были ключи не только к моему дому, но и ко мне, а также, хотя он не знал об этом, – ключи к нему самому. Теперь мои ключи были у него, а его – у меня. Он положил ключ в карман пиджака. Там Барбара не найдет его.

В тот вечер к десяти часам мы достигли соглашения. Мы больше не хотели трахаться. Нам было довольно – до конца жизни. Я превратилась в сплошную болячку – и внутри, и снаружи. Моя грудь была в красных отметинах. Мэсон дергался от легчайшего касания к члену, а когда пробовал погладить у меня между ног, я лезла на стену. Мы достигли точки и больше просто не решались трогать друг друга.

Была полночь, но мы не могли заснуть. Я взяла книгу и стала читать.

– Что это? – глянул он через мое плечо, ревнуя к моему увлечению.

– Я прочту тебе.

И я прочла ему рассказ Ги де Мопассана, в котором человек, чья жена недавно умерла, приходит на ее могилу, и видит чуть поодаль женщину, плачущую над могилой. Он подходит к ней. Она говорит, что только что потеряла мужа и не знает, где достать денег. Он жалеет ее, берет к себе домой, дает ей денег, и постепенно влюбляется в нее. Через несколько месяцев она бросает его, истратив большую часть его денег. Он совершенно уничтожен, но в конце концов преодолевает свое несчастье. Однажды, когда он снова приносит цветы на могилу жены, он видит невдалеке ту же женщину. Теперь она плачет над другой могилой. Идет дождь. Он глядит и видит, как к ней подходит новый мужчина. Они о чем-то говорят. Затем уходят вдвоем, накрывшись его зонтиком. Конец.

– Очень мило. Но в чем мораль? Этот рассказ звучит так, как будто в нем должна содержаться мораль, – сказал Мэсон, когда я закончила читать.

– Не приставай к девушкам на Форест-Лаун – до, во время или после похорон твоей матери.

Мэсон засмеялся – действительно засмеялся. Я была довольна. Его смех был абсолютно естественным. Мэсон походил на ребенка. Все мужчины – дети, когда смеются. Я поцеловала его. Странно, но я снова хотела его.

– У меня нет подходящей одежды для похорон, – пожаловался он на следующее утро.

Я сказала ему, что на похоронах отца выглядела, как клоун.

– Я надеялась, что если бы он мог меня видеть, то посмеялся бы. Так что иди туда веселым, а не печальным.

– Ты веришь в загробную жизнь?

– Иногда у меня возникает забавное чувство, что я уже давно в ней живу.

В день похорон Мэсон надел черный костюм, белую рубашку и алый галстук. Я одержала маленькую победу. Было ли это воспоминанием о моих трусиках? Я надеялась, что – да.

В ту ночь я и близко не подошла к нему. Мэсон не сказал ни слова о похоронах после того, как вернулся из Форест-Лаун. Я проснулась часа в два, посмотрела на Мэсона – горели свечи. Он лежал спиной ко мне, я снова заснула и проснулась около пяти. Он сосал мою грудь, как свой большой палец.