– Мэсон еще не пришел. Что-нибудь ему передать?

– Да нет, не стоит. В сущности, я просто хотел с ним поговорить. Вчера у меня был адский день. Этот человек сведет меня с ума.

– Какой человек?

– Ларри. Мой агент. Знаете, что он сделал? Он угрожал мне – правда, косвенно. Ларри не станет грозить мне в открытую. К счастью, в нем всего пять футов роста. Он говорил всем встречным, что если я буду плохо о нем отзываться, то он затаскает меня по судам.

– Зачем? – Здесь, в Калифорнии, страшно любят таскать друг друга по судам. Такой стиль жизни.

– Чтобы разорвать контракт, милочка. Там где-то есть оговорка, что мы не должны плохо отзываться друг о друге. Я бы убил этого засранца. С меня довольно!

– Мне очень жаль.

– Ладно, так слушайте, скажите боссу, когда он придет, что я ему звонил. И еще раз прошу прощения за прошлую ночь.

– Не стоит.

– Ради вас стараюсь. Не хотите пообедать в четверг?

– Мистер Йейтс, – я постаралась, чтобы мой голос звучал чопорно.

– Ладно, ладно, отваливаю.

Сейчас Оз нравился мне немного больше. Ларри Кэмпбелл становился вторым воплощением Фелисити. Мое внимание привлек звук работающего факса, и я подошла к машине, чтобы посмотреть сообщение, споткнувшись при этом об один из чемоданов Мэсона.

Факс прислал Майк Адорно из Артезии. Текст гласил:

«Спасибо за помощь с гонораром. Теперь я богатый человек. Но у меня есть интересная новость. В отеле, в котором вы останавливались, найдена мертвая девушка. Полиция подозревает то, что они называют «грязными делишками». Вы не видели ее? Вы не были с ней знакомы? Вы не убивали ее? Она мертва уже два дня. У нас появилось о чем поговорить. Увидимся недели через две. Привет Барбаре и моему любимому агенту.

Майк».

Итак, Аннабель мертва. Я почувствовала тошноту. Я позвонила в отель, но в последний момент, когда портье поднял трубку, не смогла придумать подходящий вопрос, и повесила трубку. Все мои худшие опасения подтвердились. Бедная Аннабель. У нее не было шанса. И я ничем не могла помочь. Я сама дала ей денег на наркотики. Правда, в послании Майка сказано: «грязные делишки». Может, кто-нибудь на самом деле убил ее? Может быть, Ален узнал, где она находится?

Правда состояла в том, что ее убила – я. Так или иначе, именно я подтолкнула ее к гибели. Я с ужасом вспомнила, как тащила ее по коридору, как будто она уже была мертва. Я дрожала всем телом. Мне захотелось выпить. Я отхлебнула обжигающей водки. Итак, я убила уже двух женщин.

Наконец, Мэсон вернулся в офис, совершенно потрясенный. Я слегка пришла в себя и не теряла бдительности. Первым делом я оглушила его хорошими новостями о Сильвии, затем подала факс от Майка. Он скользнул по нему взглядом.

– Умерла моя мать, – сказал он загробным голосом. Я сделала вид, что потрясена, спросила, нельзя ли чем-нибудь помочь. Нет, ничем.

– Сердечный приступ?

– Ее убили.

– Какой ужас! Зачем? Кто это сделал?

– Кто знает? Она мертва. Я видел ее тело.

– Мне так жаль. Я не могу поверить.

– Самое ужасное – то, что когда я приходил к ней в последний раз, она сказала: «Я больше не хочу тебя видеть».

В старой ведьме было что-то от психолога. Я подумала – не ожидала ли она такого исхода?

– Я не знаю, что делать дальше. Полагаю, что должен позаботиться о ее похоронах.

– А ваш отец? Может, надо сообщить ему?

– Я не видел его двадцать пять лет. Они разошлись, когда я был ребенком. Насколько мне известно, он тоже мертв. Все, что надо сделать, я сделаю сам.

Он был готов разрыдаться. Я отчаянно хотела обнять и поцеловать его, обласкать и утешить. Но – подожду. Никуда он не денется.

– Я знаю, что надо делать, – сказала я. – Когда умер мой отец, я была единственным ребенком. И вся организация похорон свалилась на меня.

– А что случилось с вашей матерью?

– Не знаю. Я никогда ее не видела. Оставшуюся часть дня Мэсон пытался работать, но не мог сосредоточиться. Я отвечала на звонки, если могла ответить, и игнорировала остальные. Я говорила звонившим, что у Мэсона семейная трагедия, но не объясняла – какая. Может быть, он не хочет, чтобы все узнали. Одно дело – сказать, что ваша мать умерла… Другое – что она убита. Позже он оборонил фразу: «Может быть, она мечтала об этом».

Мы не пошли на ленч. Снова звонили из полиции – два раза. Я не слышала их разговора с Мэсоном. Затем он на час ушел из офиса, для очередной беседы с полицейскими. Вернувшись, он выглядел совершенно истощенным.

– Вы должны поесть.

– Я не голоден, но вы можете ненадолго уйти.

– Я останусь здесь.

К пяти часам он выглядел так ужасно, что я не могла этого вынести и решила взять инициативу в свои руки.

– Идемте. Вам нужно поесть – хотите вы этого или нет.

К моему удивлению, он не сопротивлялся. Он не хотел говорить, но не хотел и оставаться в одиночестве. Я заперла офис.

– Может быть, вы поведете машину? – предложил Мэсон.

– Ради Бога. Куда поедем?

– Куда-нибудь на воздух. Не хочу сидеть в ресторане.

Я пыталась придумать какое-нибудь заведение, открытое в пять вечера, и вспомнила мексиканскую закусочную в Венеции, которая имела патио и работала весь день. Я как-то заходила туда с Ласло. В это время суток добираться до Венеции долго, но, кажется, Мэсон не возражал. Он открыл окна в машине. Я безумно хотела закурить, но крепилась.

После десяти минут тишины я поняла, что Мэсон хочет поговорить. Он то и дело бросал на меня взгляды. Но я ждала. Я предполагала, что он хочет рассказать мне, как приходил ко мне домой прошлой ночью, что он был в моем доме в то время, как я убивала его мать. И смех и грех: дело сделала я, а вину чувствовал Мэсон. Мы сидели в саду ресторана, когда его прорвало.

– Я не хочу быть сегодня один. Я не могу поехать к Барбаре.

– Не надо ничего объяснять. Оставайтесь со мной, я очень рада.

– Полагаю, что мог бы поехать в отель.

– Глупости. Я рада… сделать что в моих силах.

– Предыдущей ночью я не спал. Я не мог заснуть. Возможно, я чувствовал, что должно что-то случиться. Не знаю.

Все оказалось проще, чем я могла надеяться. После всех подозрений, которыми я окружала себя, он все равно доверял мне. Я была возбуждена, но это не было возбуждением от опасного дела, как предыдущей ночью. Это было мягкое возбуждение – возбуждение предчувствия. Я скрестила ноги и прижала их друг к другу, допив свою «Маргариту». Я надеялась, что он не замечает, как дрожит моя рука. Протянув руку, я дотронулась до его пальцев.

– Я очень рада вам помочь. Не говоря уж о большем!

Мэсон улыбнулся в первый раз за день, и в этом была моя заслуга. Ну, почти моя. Он немного ожил и начал есть, даже отхлебнул пива. Я закурила и стала наблюдать за ним. Сейчас я чувствовала себя матерью, конечно, не его матерью, а просто матерью, наблюдающей, как ее дитя ест и пьет после тяжелой болезни. Я никогда не думала, что испытаю такие чувства. Я хотела обнять его и прижать к себе, положить его голову себе на грудь, обнюхать его – даже сейчас, когда он ел энчиладу из цыпленка. И смех и грех.

Меня охватила прожорливость. Его съесть было нельзя, и я вместо этого проглотила тарелку гвакамолы и вдобавок целую вазочку тортиловых чипсов. Я улыбнулась про себя и заказала еще один бокал.

– Вы любите пить, – сказал он.

– Я люблю «Маргариту», – в этот момент я улыбнулась еще шире.

– Чему вы улыбаетесь?

– Просто так.

– Скажите.

– Однажды я натолкнулась на одного парня у бассейна в «Шато-Мармон». Дело было ранним утром, в шесть утра. Он сидел и пил в одиночку. Я засмеялась – ничего не могла с собой поделать. Но этот тип не думал, что это смешно. Он сказал: «Бутылка перед моим лбом – это лучше, чем фронтальная лоботомия». Я снова засмеялась, подумав об этом.

– Что вы делали в «Шато»? – спросил Мэсон. Его голос был серьезным. Моя маленькая шутка дала осечку. Мэсон ревновал.