Услышав звук за дверью, я сняла шлем, чтобы не испугать ее. Она должна открыть дверь. Дверь открылась. Мы глядели друг на друга через щель, разделенные цепочкой. У Фелисити было лицо сумасшедшей, или, может быть, дело просто в контрастах светотеней. Я улыбнулась ей своей самой чарующей улыбкой. Она казалась подозрительной и готовой к отпору. В чертах ее лица я искала Мэсона.

– Миссис Эллиотт?

– Чего вам нужно? – ее рот принадлежал Мэсону.

– Я хочу поговорить с вами.

– Ну так говорите.

– Только не через дверь. У меня личное дело, – я снова улыбнулась. Это помогло. Фелисити долго возилась с цепочкой – видимо, была навеселе. Я продолжала ненавязчиво улыбаться. Наконец, она открыла дверь. Я не торопилась врываться в квартиру, чтобы не тревожить ее.

Она носила платье из черного шелка, как будто ждала мужчину или собиралась отправиться на его поиски. Ее заносчивый вид напомнил мне фотографии писательницы Джин Райс, великой летописицы умирающей аристократии.

Фелисити отступила, ничего не сказав. Я решила, что ее жест означает: «Входите», и вошла. Глядя на меня, Фелисити медленно закрыла дверь. У меня промелькнула мимолетная мысль, что ей хотелось оставить ее открытой.

– Кто вы? – она пыталась скрыть свой страх. Об этом говорил ее жест – она прикасалась к бледно коричневым пятнам на тыльной стороне правой ладони пальцами левой руки. Я видела саму себя на тридцать лет старше – за тем исключением, что меня не пугала старость. Я знала, что мне уготована другая участь.

– Нет смысла называть мое имя, потому что оно ничего вам не скажет.

– Тогда чего вы хотите?

– Поговорить.

– О чем?

– Немного посплетничать.

– Хотя бы намекните, – она улыбнулась. Тон ее голоса изменился. О чем она думает? Мне что-то понравилось в Фелисити. То есть нет, я даже восхищалась ее манерами. Она напоминала мне Мэсона тем, как быстро смирялась с чем-нибудь, что было для нее неясно или подозрительно. Мэсон смирился с моим появлением в офисе, хотя он наверняка полагал, что я опасная женщина. Фелисити тоже не боялась меня.

– Хотите выпить? – предложила она.

Она буквально впихнула меня в гостиную. Я села на диван, и меня обволокли звуки классической музыки.

Фелисити принесла мне водку со льдом в бокале из толстого красного мексиканского стекла. Рядом с бокалом она поставила ведерко со льдом.

– Вы ведь хотите выпить, верно?

– Откуда вы узнали? – она была права.

– Мой муж был пьяницей. В сущности, даже алкоголиком. Он сказал мне как-то, что настоящие пьяницы не любят класть в бокал лед, потому что он охлаждает напиток, и спирт не так быстро попадает в кровь.

– Не уверена, что он прав.

– Может, и нет. Он был таким лжецом.

– Тогда что вы в нем нашли?

– Черт возьми, интересный вопрос.

– Мне всегда интересно, что люди находят друг в друге.

Фелисити включилась в причудливую беседу, перескакивающую с предмета на предмет, как будто это было ей не впервой.

– Сперва он нравился мне, потому что очень мало говорил. Он всегда молчал, понимаете? Когда он чего-нибудь хотел, он не просил, а просто подходил и брал.

– Как кролик Питер.

– Кто?

– Персонаж Беатрис Поттер.

– Ах, да. Я иногда читала это дерьмо своему сыну. Не думаю, чтобы он что-нибудь понимал. Мой сын слабоумный.

– У меня нет детей.

– Зато у вас роскошное тело.

Фелисити вытянула руку и прикоснулась к моей груди. Я этого не ожидала. Я не была готова к сюрпризам.

– У меня была такая же. Шикарная грудь, а не такое вымя, как любят мужчины.

– Вы сказали, что ваш муж просто подходил и бра… Что он брал?

– Например, меня. Он чуть не протаранил мной какую-то стену. Однажды мы обедали. Он встал, поднял меня на ноги, и согнул над креслом, в котором я сидела. Затем задрал мне юбку, разорвал трусы, и начал мне вставлять.

– Очевидно, вам это нравилось, – наш разговор становился абсурдным. Беседа в стиле Диккенса увела нас куда-то не туда.

– В общем, да. Дело в том, что мы были в ресторане, – Фелисити внезапно засмеялась гортанным, булькающим смехом, таким, каким смеются поблекшие кинозвезды, вспоминая прежние деньки. Я тоже засмеялась; это было забавно.

– С вами когда-нибудь такое бывало? – спросила Фелисити.

– Да. Ну, что-то подобное. Но в отличие от вас, я его не любила.

– Это продолжалось недолго. Мой муж был таким человеком, для которого чем больше женщин, тем лучше. Я много узнала от него. Знаете, он раскрепостил меня.

– Это звучит жестоко.

– Мужчины и женщины всегда жестоки. Это естественно.

– Но только не мой мужчина. Он совсем не жесток. Поэтому-то я и люблю его.

– Значит, у него что-то не в порядке.

– Вы правы. У него кое-что не в порядке. Его мать.

– Похоже, вы говорите о моем сыне. Он слабак.

– Значит, вы жестоки к своему сыну.

– Это он так думает.

Музыка кончилась. Фелисити встала, подошла к кассетной деке, и снова поставила ту же самую пьесу.

– Что за музыка? – спросила я.

– Шуберт. Вы не знаете? Самая известная хреновина из всего, что он написал. «Смерть и девушка».

– Я не разбираюсь в музыке.

– Бедняжка. Ну, не пора ли вам рассказать, какого хрена вы явились? Почему вы не снимаете очки?

– Я пришла, чтобы рассказать вам кое-что о себе, а также о…

– О моем сыне.

Я напряглась. Эта женщина – психолог. Она сказала:

– Вы думаете, что я психолог? Вы – вторая женщина, которая приходит поговорить о моем сыне. Может быть, вы даже знаете другую, ту дуру, с которой он живет.

– Я встречалась с ней.

– Тогда кто же вы? Вы – та секретарша, что ушла от него. Эта дура Барбара рассказывала мне о вас.

– Нет, то была Алексис. А я заменила ее. Я работаю у Мэсона.

– Зачем вы все приходите ко мне? Вы хотите просить у меня его руки? – она снова хрипло засмеялась. На этот раз ее смех был не столь заразителен.

– Черт побери, что вы все находите в нем?

– Не могу говорить за других, но я вижу в нем человека, отличающегося от большинства людей. Он не пытается подавлять окружающих людей.

– Он слабак, вот почему.

– Он – достойный человек. Вы изо всех сил стараетесь погубить его. Вы высмеивали в нем всю его чувствительность. Вы пытались украсть его независимость. Вы держали его в клетке, как зверя. Вы постоянно мучаете его. То, что вы сделали – хуже убийства.

Не надо было говорить это слово – «убийство». Но мой гнев и отвращение были в то мгновение так велики, что я позволила вырваться ему наружу.

– Вы жалеете его, только и всего. Никогда не жалейте мужчин. Они затрахают вас, как только взглянут на вас.

– Ради Бога, прекратите говорить о нем так, как будто он ваш бывший любовник. Он ваш сын.

– Все мужчины одинаковы.

– Точно так же, как все женщины одинаковы, вы это хотите сказать?

– Более-менее. Он сам тоже приходил сюда и скулил, как щенок. Я вышвырнула его. И с вами сделаю то же самое.

– Нет, не сделаете.

Она не слышала меня. Эта женщина была действительно больной. Вероятно, ей нужна помощь, курс лечения, но это не мое дело. Я собиралась избавить ее от всякого лечения.

– Он всегда называл меня «мамочкой» – дерьмовое английское словечко! Должно быть, перенял его у отца. Его отец был родом из Англии. «Мамочка». Почти что мумия – груда костей, завернутая в бинты и похороненная в пирамиде.

– Очень точное сравнение, – сказала я. – Вы и есть мумия. Мертвая и внутри и снаружи. Не волнуйтесь, мы найдем для вас пирамиду.

– Мы? Ты и Мэсон. Безмозглые засранцы. Вы ничего не найдете. Мэсон – не такой тип, как ты думаешь. Он не достойный человек. Он – жопа. Он никогда не сумеет понять ни тебя, ни то, о чем говоришь. Ты не удержишь его при себе. Ты его получишь. Я вижу это по твоим глазам. В них есть жестокость. Но ты не сумеешь вступить с Мэсоном в состязание. Когда дело дойдет до жестокости, вы с ним окажетесь в разных лигах. Девочка, он из другого класса. Мэсона не интересуют люди. Он просто берет все, что ему предлагают, как и его отец. В этом он похож на ребенка. Он до сих пор и есть ребенок. Он никогда не вырастет. Он берет, но ничего не дает. Поэтому он опасен, черт побери. Ты не понимаешь. Но поймешь, если поживешь с ним. Он ни хрена не понимает тебя. И никогда ни хрена не поймет. Мэсон погубит тебя, если ему позволить. Так что берегись.