Он был силен в рукопашном бою, на его счету был не один десяток парашютных прыжков; слыл отличным снайпером, знал толк в разного рода ядах, следящих устройствах, огнестрельном и холодном оружии.

Протодьякон неоднократно отличился в поединках с басурманскими собаками, неделями жил в горах, изводя разного рода душманов, басмачей и прочих преданных слуг Аллаха. Он истреблял не только откровенно сатанинские, но и якобы богоугодные, а на самом деле - тоталитарные и жестокие секты и сообщества, преследовал их в городах и лесах, ликвидировал главарей. Ему приходилось сталкиваться даже с психоделическим - химическим - оружием, то есть он обладал способностью улавливать его воздействие и выставлять психологическую защиту.

Но он ни разу не выступал народным трибуном.

Он ни разу не держал речь перед широким собранием и понятия не имел, чем отзовутся в людских душах его слова.

Да и особенно речистым он не был. Его деятельность не требовала многословия - наоборот, он чаще бывал нем как рыба.

Протодьякону обычно и сказать-то было нечего. Кастет и «люгер» оказывались куда красноречивее их носителя.

Нынче же ситуация в корне переменилась. Ему предстояло иметь дело с больными, в сущности, людьми, да к тому же подло обманутыми.

Он должен был воззвать к остаткам светлого и святого в их душах, не дать расползтись заразе.

Это было первой и самой трудной частью работы. Ко второй он относился легко, философски - то есть практически никак. Он просто на время выкинул ее из головы, чтобы не мешала выполнять первую.

Звук рельсового гонга распространялся в атмосфере, как во влажной вате.

Протодьякон решил, что бьет слишком слабо, и утроил усилия. Вскоре он взмок, что само по себе было для него необычно, но звук оставался прежним. Похоже, он выбивал из рельса все возможное и вскоре мог выколотить самую железнодорожную душу.

Тем не менее, его действия возымели эффект!

Не сразу, но возымели. Из второй по счету избы справа, которая была сильно крива и грозила в любую минуту рухнуть, на дорогу выполз старый дед - едва ли не ветеран Первой мировой. Во всяком случае, такими Пантелеймон представлял себе этих ветеранов, вероятных георгиевских кавалеров.

Опираясь на клюку, старик застыл, уставясь на протодьякона. Приободренный, тот продолжил трудиться. В скором времени к деду присоединилась старуха из избы напротив, примерно того же возраста.

«Что же тут, одно лишь старичье?!» - с неудовольствием подумал Челобитных.

Хороших же воинов нашел себе Ликтор…

Протодьякон ошибся. Он прозвонил еще минут пять, и улица вдруг оказалась запруженной не слишком внушительной, но все же толпой. И образовывали эту толпу не одни старики, хотя их было большинство; попадались и бабы разнообразных возрастов, но одинаково убогие, и зрелые мужики со следами хронического - от второй до третьей степени - алкоголизма на лицах.

Появилась и мрачноватая детвора, среди которой Пантелеймон приметил парочку откровенных дебилов - те тупо смотрели на протодьякона, разинув слюнявые рты и выпучив глаза.

«Очевидно, это все», - подумал Челобитных.

Более чем достаточно. Он был изрядно удивлен, ибо никак не предполагал, что местная гробовая тишина способна таить в себе столько людей.

Однако для верности он проколотил в рельс еще минуту-другую и только потом отшвырнул костыль и глянул на собравшихся исподлобья, тяжело дыша.

Он и вправду утомился, но немного играл, распалял в себе угрюмую озабоченность и готовность сообщить народу тяжелую правду. Этим он старался преодолеть неуверенность.

Толпа стояла неподвижно и ждала продолжения.

Протодьякон шагнул вперед, остановился, подумал и сделал еще несколько шагов.

Собрание смотрело не столько на него, сколько почему-то на рельс. Эта публика была явно заторможена.

Пантелеймон открыл рот, но Бог запечатал ему уста. Тогда он прочитал про себя короткую и яростную молитву. Прочистил горло, шагнул снова, на сей раз - навстречу селянам.

И Небеса смилостивились, дали добро на доклад.

- Братья и сестры! - громко, но не вполне уверенно произнес Пантелеймон.

Странным образом это было первое, что пришло ему в голову. - Братья и сестры! - повторил он голосом уже более зычным. - Я, Пантелеймон Челобитных, православный священник, собрал вас с намерением сообщить тяжелые и важные вещи… А также обратить ваши души к Богу. - Он перекрестился, прося у Господа прощения за самозванство. Он присвоил себе священнический сан. - Я понимаю, что для вас я - чужак и вообще человек подозрительный. Я не знаю, ведомо ли вам даже, кто есть священник, ибо не вижу в вашем селе храма - ни в вашем, ни в ближайших окрестностях… - Здесь он говорил несколько наобум, потому что не знал окрестностей и ориентировался лишь на сравнительно близкое Крошкино. Впрочем, это было не важно. Знают, не знают, но живьем видели, в лучшем случае, очень и очень давно. - Поэтому я просто говорю вам, что пришел с миром и желанием спасти вас от страшной беды, которая над вами нависла.

Толпа молча внимала ему.

Так ли?

Невозможно было разобрать, понимают ли его и даже слышат ли вообще. Протодьякон набрал в грудь воздуха.

- Братья и сестры! - прокричал он в третий раз для пущей убедительности. - Обращаюсь к вам во имя Отца, Сына и Святого Духа. Призываю и заклинаю вас: опомнитесь! В вашем селе поселился змей, сущий враг человеческого рода, демон во плоти. Я не стану заставлять вас гадать, я не буду ходить вокруг да около. Я имею в виду хорошо знакомого вам Павла Ликтора - человека пришлого, и пришел он к вам не с добрыми целями. Всем вам известно засилье нечисти, которая временно владычествует над вашими краями. Прикрываясь благими намерениями, укрываясь за желанием помочь вам в ваших неотступных страхах перед бесами, Ликтор втерся к вам в доверие. Возможно, он даже продемонстрировал некоторым свое мнимое всемогущество, уничтожив несколько демонических отродий. Но в действительности он вовсе не намерен вам помогать. У него на ваш счет совсем иные планы. Вы нужны ему в качестве строительного материала, он хочет всех вас превратить в демонов, оборотней, вервольфов. Он никакой не ученый. И он не врач, и не знахарь. Он говорит, что лечит вас, но это ложь. Леча вас, одновременно он вводит вам вот это! - Шприц и пузырек с отравой уже были у Пантелеймона в руке. Он поднял их повыше, чтобы всем было видно. - Вам знакомы эти предметы, не так ли?! Под видом лекарства он вводил вам чудовищную смесь, которая уже начала оказывать свое разрушительное действие. Посмотрите на себя - вы уже не похожи на обычных людей.

В вашем селе не слышно ни смеха, ни плача, ни звука вообще; вы утратили жизненную силу - еще немного, и вы напрочь утратите человеческое, а с ним и Божье подобие. Много ли детей родилось у вас с тех пор, как здесь поселился Ликтор? Я полагаю, ни одного… Так вот послушайте. Это потому, что яд лишает вас возможности иметь детей, это один из первых его эффектов…

Челобитных почувствовал, что говорит что-то не то. Дети в селе были, и даже совсем малолетние. Они явно родились после прибытия Ликтора. Оно и понятно: не сразу же начал тот свою разрушительную деятельность. Да, вначале он должен был завоевать доверие местных.

Второе: он, Пантелеймон, употребляет слова, значение которых наверняка абсолютно непонятно слушателям. О Божьем подобии они вряд ли что слышали, не говоря об «эффектах»…

Толпа продолжала хранить безмолвие. Это начинало раздражать.

- Что же вы молчите?! - Пантелеймон непроизвольно возвысил голос. Он убрал шприц и выставил крест. - Опомнитесь! Неужели вас уже превратили в стадо? Ведь это Ликтор делает вас такими. Он повинен не только в этом. Он лично признался, что убил вашу односельчанку Полину. Мало того: все вы помните недавний пожар. Я сам видел пепелище и молился над ним. - Это была маленькая ложь, но ложь во спасение.

Он не успел помолиться. - Как вы думаете, кто поджег безутешное семейство? Тоже он, Павел Ликтор… Он сознался и в этом. Или вы не проливали слез даже в связи с этим событием? Он шастает по лесам в компании своих дружков, таких же оборотней.