Ликтор знал о поляне. Ляпа понял это внезапно, не ища доказательств и просто принимая как факт. И Ликтор знал о том, чт? там происходило.

Повторимся: пить Пантелеймон Челобитных не любил и, откровенно говоря, не особенно умел, так что ему пришлось полагаться лишь на крепкое от природы здоровье. Потому что общаться с Дрыном без выпивки было решительно невозможно.

Дрын не особенно настаивал, ему было достаточно пить самому, но протодьякон быстро увидел, что в случае отказа он перестанет попадать с хозяином в резонанс и говорить убедительно. Кроме того, пережитое потрясение требовало разрядки.

Он захмелел не сильно, но все-таки захмелел. Из закуски у Дрына не было ничего, кроме того же лука с огурцами, и чем он жил, какими резервами держался - непонятно.

Усердно работая челюстями, хозяин, в конце концов, решил покончить с неясностью:

- Кто будешь, зачем пожаловал? - Он спрашивал осторожно и как бы небрежно, почти дружески, но за показной небрежностью скрывалось легкое напряжение с примесью угрозы. Дрын явно подозревал Пантелеймона в каких-то жульнических замыслах.

Протодьякон мелкими глотками опустошил стакан, выдохнул.

- Знатная у тебя самогонка, - похвалил он, смаргивая подоспевшую слезу. - Никогда такой не пивал.

Дрын равнодушно кивнул:

- Все село отовариваю.

- И много желающих?

- Да все желают, кто есть живой.

- Тут у вас, я заметил, не очень-то людно.

- Твоя правда. Одно старичье осталось - как повсюду. Молодняка почти нет, а кто есть, те не киряют, они по части наркоты мастера.

- Здесь?! Наркота? - искренне удивился Пантелеймон.

- Она везде, - с нотками осуждения отозвался Дрын. - Ты на вопрос не ответил, а уж меня пытаешь тишком. Нешто не видел, сколько мака уродилось? Нынче у молодежи праздник…

Челобитных повертел в пальцах ненужную вилку.

- Я исследователь, - признался он словно бы с неохотой. - Много читал и слышал о чертовщине, которая тут поблизости… Пошаливают у вас. Да уже и началось - ведь я не мог же просто так взять и проспать сутки! Да какие там сутки - больше…

- Всяко бывает, - резонно заметил Дрын, берясь за банку. - Я однажды проспал неделю. Правда, выпимши был чуток…

Пантелеймон содрогнулся, представив себе этот «чуток».

Следя за манипуляциями Дрына, протодьякон незаметно вздохнул. На душе у него было гадостно. Выпавшее из жизни время было украдено, съедено, притом с такой ловкостью, что он уже не чувствовал себя хозяином собственной судьбы.

Более того - он не чувствовал Божьей опеки, а это куда страшнее.

- Угол хочешь снять? - поинтересовался Дрын не без надежды.

- Угол… - сумрачно повторил Челобитных. - Да нет, мне не это надобно. Угол я уже повидал, в крайней избе.

До сих пор он держал голову опущенной, сейчас поднял и пристально, не мигая, посмотрел хозяину в глаза. Тот вскоре не выдержал и отвел взгляд.

- Тебя Ступа привез? - спросил он после томительной паузы.

Отпираться не было смысла.

- Он, - кивнул протодьякон. - А что?

Дрын закашлялся, сплюнул прямо на пол.

- Шею ему свернут когда-нибудь, - процедил он сквозь зубы.

Пантелеймон по-новому взглянул на желание Ступы как можно скорее убраться подальше от пункта назначения.

- Это за что же?

Не чокаясь, хозяин выпил.

- А вот как раз за это самое. За то, что возит сюда вашего брата, а вы приманиваете всякую погань. Хочется сдохнуть - подыхайте, нас-то зачем за собой тянуть? Бродите по лесам, тревожите лихо… оно и слетается, как мухи на дерьмо.

Протодьякон подумал, что напрасно сидит и якшается с этим персонажем. Помощи от него, похоже, ждать не приходится.

- Ну, я лично у вас не задержусь, - миролюбиво молвил Пантелеймон. - Мне дальше нужно, - и он испытующе глянул на Дрына.

- И на том спасибо. Бог тебе в помощь. Это мы понимаем, что тебе дальше. Нам только от этого легче не станет.

- Твоими молитвами. Это я про Бога. Нет ли лошадок?

- Еще вездеход спроси. Лошадок не будет.

- Так я и думал, - не стал настаивать Челобитных. Оставалось выяснить еще кое-что, после чего с гостеприимным Дрыном можно будет спокойно распрощаться. Мысли покуда не путались, но уже текли медленнее, увязали в хмельной трясине. Пора разобраться во всем, а то мозги, глядишь, и впрямь откажут.

Но Дрын, который, казалось, только трезвел и наливался силой от выпивки, опередил его.

- Небось, в Зуевку навострил лыжи?

- Туда, - не стал отрицать протодьякон и отважно спросил: - Дорогу не покажешь?

Я заплачу.

- Проще сразу руки на себя наложить, а я - человек крещеный.

- Ну, а коли крещеный, так должен Богу довериться и ближнему пособить…

- В Писании про пособить ничего не сказано.

Однако наглец! И наглец просвещенный, как это не удивительно. Пантелеймон украдкой оглянулся в поисках образов, но и следа их не обнаружил.

- Тем более с чертями общаться, - язвительно добавил Дрын.

- И ладно, - Пантелеймон не стал настаивать. - Без провожатого обойдусь, спасибо тебе за хлеб-соль. Скажи мне напоследок еще вот что… Ступа твой…

- Твой, - перебил его Дрын. - Мне он на хрен не нужен.

- Будь по-твоему, мой. Мой Ступа, значит, затолкал меня в избенку, где кое-что показалось мне странным. Знаешь что-нибудь об этом? Не можешь ведь не знать. Там хозяин своеобычный…

- Это к Макарычу? Как же не знать, вся деревня там перебывала.

- Даже так? Я догадывался… Замечательно, отлично. Так может, поделишься? Если это Макарыч, то лежит он в избе своей довольно странно, и уже давненько лежит.

Если ты - крещеный, как, я полагаю, и все остальные, то отчего же вы не похоронили человека по православному обряду?

Дрын удивленно уставился на протодьякона. Похоже, тому явно удалось поставить хозяина дома в тупик.

- Странно… - медленно проговорил Дрын.

- Что странно?

- Странно, что перво-наперво этим интересуешься. Похоронами. Другие первым делом интересовались, что стряслось, а ты… - Он замолчал, по-новому глядя на Пантелеймона. И добавил: - Все, кроме нескольких, но таких уж очень мало было.

Те тоже про обряды вспоминали… Хотя назывались учеными…

Протодьякон с трудом удержался от целенаправленного допроса. На кону стояла секретность Службы, и он не имел права поддерживать подозрения в местных жителях.

- Ну, про других я ничего не знаю, - твердо сказал он. - Только мне показалось удивительным, что человек уже превратился в мумию, а все лежит. И лежит аккуратненько, и одежа его сложена рядом, и руки тоже сложены. Что он там делает?

Естественный, по-моему, вопрос. А что случилось - вопрос уже второстепенный, теперь-то.

- Не знаешь, - эхом повторил Дрын. - Ну что ж, мое дело десятое. А не хоронят его потому, что не знают, можно ли ему лежать с православными. Когда помер, собирались похоронить. Его нашли вечером на лежаке, уже не дышал. Руки-то на груди - это мы ему сложили. Обмыли, одели в чистое. Батюшку думали из центра привезти - у нас-то нету, и церквы тоже нету. Была, да сгорела, а новую отстроить - на какие шиши? Только той же ночью видели его! В ту же самую ночь, понимаешь?!

- Что значит - видели?

- То и значит. Видели, как разгуливает по деревне, уже без одежи. Тогда побоялись к нему выйти, наведались с утра. Пришли - а он на полу, со сложенными руками - как мы сложили, все в точности. Но уже голый лежал, как ты видел. Одежа наша чистая сложена рядом. Он, что характерно, всегда аккуратный был, хоть и темный… Никто к нему после этого и прикоснуться не захотел. Я предложил спалить избу вместе с ним - от греха подальше, но старичье заголосило - пожара здесь боятся пуще черта, даже если не сами горят, а сосед, который за версту. Я плюнул и не стал… Избу-то Макарыча все стороной обходят, а его самого так и продолжают наблюдать. Он обычно по ночам выходит. Не каждую ночь, но частенько.