— Отец говорил, вы вроде коммуниста. Дескать, кто против развития, тот против Америки.

— А твой папаша, стало быть, патриот, да? Жизнь, свобода и погоня за комиссионными.

— А мать говорила, что вы — просто человек, который старался спасти любимый край.

— И здорово ляпнулся.

— Она называла вас народным героем.

Это Сцинка рассмешило.

— Твоя матушка, наверное, романтическая натура. — Он натянул купальную шапочку. — Ты тогда в детский сад ходил? Или в первый класс? Ты не можешь помнить, как тогда было.

— Мать и потом о вас говорила беспрестанно. Может, просто в пику отцу. Или втайне была на вашей стороне. Голосовала за вас, это я помню.

— Господи, ну хватит уже...

— Наверное, она бы вам понравилась. Мама.

Сцинк снял очки и вгляделся в свое отражение в блестящей решетке радиатора. Двумя пальцами поправил красный глаз, подровняв его по здоровому. Затем посмотрел на Твилли и сказал:

— Сынок, я не знаю, как тебе поступить с твоей жизнью. Ты видишь, что я сделал со своей. Но, наверное, для таких, как мы с тобой, в этом мире нет покоя. Кто-то должен все принимать близко к сердцу, иначе вообще порядка не будет. Для того мы и появились на этом свете — гневаться.

— Меня из-за этого заставили пройти курсы, — сказал Твилли. — Я не излечился.

— Какие курсы?

— «Как управлять гневом». Я абсолютно серьезно.

Сцинк расхохотался.

— Господи боже мой! А нет ли курсов по управлению жадностью? У нас их должен пройти каждый. И тех, кто не сдаст экзамен, брать за огузок и вышвыривать из Флориды!

— Я взорвал банк своего дяди.

— Ну и что? — воскликнул Сцинк. — Гнева нечего стыдиться, малыш. Иногда это единственно здравая, логичная и честная реакция. И не нужны никакие курсы, чтобы от нее избавляться! Можно спиться или застрелиться. А можно выстоять и дать бой сволочам. — Экс-губернатор задрал подбородок к небу и пророкотал:

Кто знает край далекий и прекрасный,

Где кипарис и томный мирт цветут

И где они как призраки растут

Суровых дел и неги сладострастной,

Где нежность чувств с их буйностью близка,

Вдруг ястреб тих, а горлица дика?  [40]

— Я уже в этом краю, капитан, — тихо сказал Твилли.

— Знаю, сынок.

Сцинк медленно опустил голову; заплетенная в косы борода струилась прядями, словно серебристый мох, птичьи клювы стукнулись друг о друга.

— Лорд Байрон? — спросил Твилли.

Сцинк кивнул. Ему было приятно, что парень знает поэму.

— «Абидосская невеста».

Твилли потрогал рану через повязку. Действие анальгетика заканчивалось, но боль терпимая.

— Вы, наверное, слышали, что затевается крупная охота? — спросил он.

— Так точно, сэр.

— Случайно не знаете, где?

У Сцинка была возможность положить всему конец. Он не смог.

— Очень даже знаю, — сказал он и передал рассказ Лизы Джун Питерсон.

— И что вы об этом думаете?

— Охота на подставных зверей — подлость.

— Я не об этом.

— А, хочешь устроить засаду?

— Я все думаю о Жабьем острове, как не дать им построить мост.

Сцинк уставился на шоссе, где проносились машины.

— Что за идиоты? — Он будто разговаривал сам с собой. — Куда они все мчатся?

Твилли слез с капота.

— Могу сказать, куда я поспешу, губернатор. В Окалу. А по дороге куплю у дружелюбного торговца оружием мощную винтовку. Вам не нужно?

— Отдача вмиг вылечит твою грудь.

— Да уж, наверное, от боли глаза на лоб полезут. — Твилли выдернул у Сцинка из рук ключи от машины. — Раз не хотите со мной, могу подбросить до Лейк-Сити.

— Значит, вот как ты обращаешься с народным героем? В Лейк-Сити его!

— Тут жарко. Поехали.

— Я ничего не пропустил? — спросил Сцинк. — План уже есть?

— Пока нет. — Твилли облизал губы и свистнул собаке.

Пока Аса Ландо заправлял большой вильчатый погрузчик, Дургес грел руки о кружку с кофе. До восхода солнца оставалось три часа.

— Ты в этом уверен? — спросил Дургес.

— Он не шевельнулся со вчерашнего дня.

— Хочешь сказать, не просыпался?

— Нет, Дург. Он не шелохнулся.

— Но дышать-то дышит?

— Это да. Вроде даже кучу навалил.

— Слава тебе господи!

— Главное, нечего тревожиться. Джефи никуда не убежит.

Дургес вылил кофе на землю и вошел в изолятор №1. Аса Ландо заезжал на погрузчике с другой стороны. Подогнув колени, носорог лежал на груди; ветеринар назвал эту позу «грудинным отдыхом». Он также определил возраст животного — за тридцать — и употребил слово «ангиопластика», что Аса понял, как «на пороге смерти». Дорог был каждый час.

Дургес открыл стойло, и Аса въехал на погрузчике. Они не знали, спит носорог или бодрствует, и Дургес держал винтовку наготове. Эль Хефе будто и не заметил подъезжавшую машину. Дургесу показалось, что у носорога дернулось ухо, когда Аса Ландо осторожно подсунул стальные зубцы под массивное носорожье брюхо. Вилы начали медленно подниматься, и из щетинистых ноздрей носорога вырвался усталый вздох. Когда животное оторвали от соломенной подстилки, его бронированная башка свесилась, а жилистый хвост вяло отгонял роившихся слепней. Короткие толстые ноги висели неподвижно, словно четыре потрепанных серых бочонка.

— Теперь осторожнее. — предупредил Дургес, когда Аса Ландо выехал задом из стойла и направился к грузовику с платформой. Дургес изумился: висевший в восьми футах над землей, носорог был покорен, как черепаха из зоомагазина. Вероятно, успокаивающий укол ввергнет его в кому.

Готовясь к перевозке хрупкого груза, Аса Ландо в два слоя постелил на платформе большие матрасы. Помещенное на них толстокожее дважды мигнуло, и Дургес оптимистично счел это проявлением интереса. Аса навалил кучу свежесрезанных веток и сказал:

— Прошу, мистер Эль Джефи. Ваш завтрак!

Дургес сам выбирал место для убийства: примерно в миле от базы «Пустынной Степи», в зеленовато-голубой ложбине меж двух больших, заросших травою склонов одиноко стоял древний замшелый дуб. Сотню лет назад в этих местах выращивали цитрусовые и хлопок, но неизменные зимние холода подсказали переключиться на более устойчивые культуры: арбузы, капусту и тыквенные. В конце концов сыновья и внуки первых фермеров оставили поля и продали землю корпорации «Пустынная Степь», которой, как выяснилось, владели на паях картель по добыче ракообразных, находившийся в Токио, и модельер купальников из Майами-Бич по имени Минтон Твиз.

Дургес полчаса рыскал в темноте, пока нашел означенный дуб; он вел грузовик медленно, боясь потерять Асу Ландо, ехавшего следом на погрузчике. Дургес поставил грузовик так, чтобы фары освещали полянку перед корявым стволом старого дерева. Перед тем как сгружать носорога, Дургес накинул ему на шею петлю из прочной веревки, а другой конец привязал к дышлу прицепа.

— Да зачем? — спросил Аса Ландо.

— Есть убедительные доводы на пятьдесят тысяч.

Носорог не только не попытался обрести свободу, но вообще не шевельнулся. Едва Аса опустил его на землю, животное тотчас подогнуло колени и сонно улеглось. Дургес с Асой так и не поняли, обрадовался ли носорог, что снова оказался на природе. Все равно что статую перевозить.

Дургес с беспокойством разглядывал в лучах фар дорогостоящую добычу Роберта Клэпли.

— Аса, он неважно выглядит.

— Старость. От нее и умирает.

— Только бы дотянул до утра. — Дургес вскинул голову и приложил к губам испятнанный табаком палец. — Слышишь, собака залаяла?

— Это он хрипит, — Аса ткнул пальцем в носорога. — Простудился. Док Террел сказал, наверное, в самолете.

Дургес поспешно загасил сигарету.

— Этого еще не хватало — носорог-астматик.

— Приступ. У него еще артрит.

— Да черт бы с ним! Могу поклясться, я слышал собаку. — Дургес приставил ладонь к уху и прислушался. Ничего.

— Да говорю же, это Джефи хрипит, — дернул плечом Аса. — Только и всего.