Лаодика вышла из города, перешла новый защитный ров по мосту и спустилась к реке Скамандр. В долине у реки стоял густой серый туман. Холмы были окрашены в розовый цвет, хотя в небе уже поднималось солнце. Она слышала пение петухов и блеяние овец в отдалении. Лаодика направлялась к гробнице Илоса, находящейся на маленьком холме между городом и рекой. Илос был ее дедушкой, троянским героем. Гектор часто приходил сюда поговорить с предком в затруднительных ситуациях. Лаодика тоже пришла сюда, надеясь найти утешение. Царевна побрела к маленькой гробнице среди скал и села на поляне, в траву, ощипанную овцами, лицом к городу. Ее снова охватила печаль, и слезы полились из глаз. «Как он мог умереть? Как боги могли быть такими жестокими?»

Лаодика представила себе Гектора, от его удивительной улыбки поднималось настроение, а от его волос цвета золота отражалось солнце. Она подумала, что брат был похож на рассвет: где бы Гектор ни появлялся, у всех сразу же поднималось настроение. Когда Лаодика была маленькой и робкой девочкой, Гектор был для нее скалой, к которой она бежала со своими проблемами. Только он мог убедить Приама выдать ее замуж за Аргуриоса. Ей стало стыдно, и навалился груз вины. «Ты горюешь, потому что Гектор ушел на Елисейские поля или потому что думаешь о себе?» — спросил ее внутренний голос.

— Я сожалею, Гектор, — прошептала она. И снова потекли слезы.

На нее упала тень, девушка подняла глаза. Когда ее распухшие от слез глаза разглядели сверкающие доспехи, она решила, что это привидение брата, которое пришло, чтобы утешить ее. Он встал на колени рядом с ней, и Лаодика узнала Аргуриоса. Она не видела его пять дней и не писала ему.

— О, Аргуриос, я не могу прекратить плакать.

Его руки обняли ее за плечи.

— Я видел это в городе. Должно быть, Гектор был великим человеком, мне жаль, что я его не знал.

— Как ты узнал, что я здесь?

— Ты говорила, что, когда на тебя наваливаются проблемы, тебе нравится гулять по городу на рассвете. Ты рассказывала о старом пастухе, живущем на этих холмах.

— А как ты догадался, что я буду здесь сегодня?

— Я не знал. Я приходил к Шеанским воротам на рассвете пять дней.

— Прости, Аргуриос. Я не подумала о тебе. Мне следовало отправить тебе письмо.

Повисло молчание, затем Лаодика спросила:

— Где твои охранники?

Он улыбнулся — это было редкостью.

— Теперь я стал сильнее и быстрее. Несколько дней назад я гулял по городу, потом я неожиданно обернулся и напал на них. Я сказал им, что мне больше не нужны их услуги, и они согласились оставить меня в покое.

— Всего-то? Так просто?

— Я побеседовал с ними… серьезно, — сказал он.

— Ты напугал их, да?

— Некоторых людей легко испугать, — ответил микенец.

Его лицо было совсем близко от нее. Когда Лаодика посмотрела в его глаза, то увидела, что за эти пять дней боль и печаль их покинули. Это лицо девушка так часто представляла себе. Глаза Аргуриоса были не просто карими, как она запомнила, а с коричневыми и золотыми крапинками, а брови у микенца были очень красивой формы. Он так пристально на нее смотрел, что девушка опустила глаза. Лаодике показалось, что внизу живота разлилось приятное тепло, и одежда стала ей тесной.

Она почувствовала прикосновение и увидела, как его рука нежно гладит ее кожу, слегка шевеля светлые волосы. Теплота в животе усилилась. Лаодика потянулась и начала развязывать завязки на доспехах Аргуриоса. Он схватил ее за руку.

— Ты — дочь царя, — напомнил микенец.

— Ты не хочешь меня?

— Я никогда ничего не хотел так сильно за свою жизнь, — его лицо покраснело.

— Царь никогда не позволит нам пожениться, Аргуриос. Он прикажет выгнать тебя из города. Мне невыносима эта мысль. Но у нас есть это мгновение. Это наше мгновение, Аргуриос!

Он уступил. Еще ребенком Лаодика помогала Гектору раздеваться и снимать доспехи. «У меня немного талантов, — подумала она про себя, — снимать доспехи — один из них». Ее онемевшие руки развязали застежки, и Аргуриос снял доспехи.

Отстегнув меч и отложив доспехи, он повел ее к камням рядом с гробницей Илоса, они легли вместе на траву. Аргуриос поцеловал ее, и долгое время они не двигались. Взяв его руку, она притянула ее к своей груди. Его прикосновение было нежным — более нежным, чем ей сейчас хотелось. Ее губы надавили на его губы, Аргуриос жадно поцеловал ее. Руки микенца стали более настойчивыми, он попытался стащить с нее одежду. Лаодика подняла руки, и Аргуриос снял ее платье. Вскоре они оба оказались обнаженными. Она наслаждалась теплотой его кожи, чувствуя под своими пальцами твердые мускулы. Потом пришла боль, и Лаодику охватило невероятное чувство — она стала единым целым с мужчиной, которого любила.

Потом она лежала разгоряченная, переполненная радостью и удовлетворением, ее переполнял стыд и веселье. Лаодика медленно почувствовала траву и неровную землю, касающуюся ее спины. Девушка положила голову на плечо микенцу. Аргуриос молчал. Лаодика повернулась посмотреть на него, решив, что он спит, но микенец смотрел на небо, его лицо, как всегда, было печально.

Лаодика внезапно испугалось. Аргуриос сожалеет о случившемся? Теперь он ее оставит? Он повернулся посмотреть на нее. Заметив ее взгляд, микенец сказал:

— Тебе больно? Я причинил тебе боль?

— Нет. Это было чудесно. — Чувствуя себя глупо, но не в силах сдержаться, призналась Лаодика. — Это была самая удивительная вещь, которая когда-либо случалась со мной. Служанки рассказывали мне… — Она замолчала.

— Рассказывали тебе что?

— Рассказывали мне… рассказывали мне, что это больно и неприятно. Было немного больно, — призналась она, — но не неприятно.

— Это не было неприятно, — повторил он, улыбнувшись. Затем Аргуриос снова ее поцеловал, долго и нежно.

Она лежала на спине, все ее сомнения исчезли. Его глаза сказали ей все, что ей нужно было знать. Лаодика никогда не была так счастлива. Она знала, что запомнит этот момент на всю жизнь. Внезапно девушка села — шаль упала с ее обнаженной груди — и показала на восток. Огромная стая молчаливых лебедей, размахивая своими белоснежными крыльями, летела над городом к морю. Лаодика никогда не видела раньше больше двух лебедей вместе. Девушка была поражена видом сотен огромных птиц, летящих над ее головой и на секунду заслонивших, словно живое облако, солнце.

Лаодика и Аргуриос молча наблюдали, как стая лебедей, повернув на запад, наконец, исчезла в сером тумане на горизонте.

Девушка почувствовала, как что-то коснулось ее голой ноги, и посмотрела вниз. Мягкое белое перо упало ей на ногу и лежало, словно всегда там было. Лаодика подняла перо и показала любовнику.

— Это знамение? — спросила она.

— Птицы — это всегда знамение, — тихо ответил микенец.

— Мне интересно, что это значит.

— Когда появляются лебеди, это к жизни, — сказал он, прижав к себе. — Это означает, что мы никогда не расстанемся. Я завтра поговорю с твоим отцом.

— Он не захочет тебя видеть, Аргуриос.

— Думаю, захочет. Меня пригласили на пир в честь Гектора завтра ночью.

Лаодику удивили его слова.

— Почему? Ты же говорил, что не знал Гектора.

— Я повторил то же самое посланнику, который пришел в храм два дня назад. Он рассказал мне, что царевич Агатон потребовал моего присутствия.

— Он еще что-нибудь сказал?

— Ничего, кроме грубой лести, — усмехнулся Аргуриос.

Девушка засмеялась.

— Того, что ты — великий герой и воин, достаточно, чтобы тебя пригласить на пир?

— Что-то вроде этого, — подтвердил он.

— Этим приглашением тебе оказали большую честь. В семье царит раздор. Мой отец обидел многих своих сыновей, которых там не будет. Антифон теперь не в фаворе, как и Парис. Есть и другие. — Она вздохнула. — Даже в такое время он играет с человеческими чувствами. Ты, действительно, думаешь, что он послушает тебя, Аргуриос?

— Я не знаю. Мне нечего ему предложить, кроме моего меча. Но меч Аргуриоса имеет кое-какую ценность.