– Я протестую! – выкрикнул Лейбли. – Это попытка склонить суд к предвзятости. Это очевидный намек на то, что мой клиент якобы предпринял попытку убийства ради нескольких акций какой-то там корпорации.
Судья Гросбек с холодной безучастностью посмотрел на Мейсона.
– Мистер Мейсон, – строго спросил он, – вы подтверждаете, что склонны усматривать связь между этими двумя событиями?
– Если суд позволит, – ответил Мейсон, – я полагаю, сначала стоит заслушать некоторые весьма ценные показания. Это всего лишь вопрос времени. Ваша честь, вы слишком опытны, чтобы принимать во внимание голословные намеки, не подкрепленные должным образом. Ведь дело рассматривается не судом присяжных.
Судья Гросбек кивнул.
– Продолжайте, – сказал он.
– Отвечайте на вопрос, – велел Мейсон, обращаясь к Эстер Дилмейер.
– Да, – чуть слышно выдавила она.
– Итак, – продолжал Мейсон, – ваша манера есть конфеты довольно необычна, не так ли? Вы едите их быстро, одну за другой, так?
– Ну, в общем-то да.
– Когда у вас появилась эта привычка?
– Еще с девятнадцати лет. Я тогда работала на кондитерской фабрике, – с улыбкой ответила она.
– Это во время работы там вы научились так есть конфеты?
– Да, – сказала она и тихонько рассмеялась. – Вообще-то девушкам не разрешалось есть конфеты, с которыми они работали, но… видите ли, я терпеть не могла хозяина, и мне казалось, что подобным образом я свожу с ним счеты.
– Понятно, – улыбнулся Мейсон. – Значит, кто-то знал об этой вашей привычке есть конфеты вот так, сразу и помногу?
Она на мгновение задумалась, а потом отрицательно покачала головой.
– Отвечайте громко и внятно, – попросил ее судья Гросбек, – так, чтобы секретарь мог занести ваш ответ в протокол.
– Нет, – сказала она, – вряд ли кто-нибудь… ну, разве что кто-то из очень близких друзей… Ирма Радин, например…
– А мистер Лоули считается вашим близким другом?
– Нет.
– Мистер Колл?
– Нет, – решительно отрезала она.
– Тогда, может быть, мистер Мейгард?
– Мистер Мейгард, – рассудительно проговорила она, – скорее работодатель, чем друг.
– Но он знает, как вы едите конфеты?
Она замялась, очевидно не желая отвечать утвердительно, ибо из такого ответа можно было бы сделать далеко идущие выводы. Судья Гросбек теперь сидел, налегая грудью на край своего большого стола из красного дерева, и пристально всматривался ей в лицо. Фрэнк Лейбли, осознавая, в каком опасном направлении развивается слушание дела, и явно опасаясь прерывать процедуру дальнейшими возражениями, с озадаченным видом сидел на самом краешке стула, переводя взгляд с Мейсона на свидетельницу и обратно.
– Отвечайте на вопрос, – настаивал Мейсон.
– Мистер Мейгард знал, что я работала на кондитерской фабрике.
– Откуда ему это было известно?
– Он нанимал меня на работу.
– Значит, вы работали на кондитерской фабрике, когда мистер Мейгард пригласил вас к себе в «Золотой рог»?
– Нет. Он видел мои бумаги.
– И вы не считаете мистера Колла близким другом?
– Нет.
– Он ведь, кажется, одно время им все-таки был?
– Ну… ну, это смотря что называть дружбой.
– А как насчет мистера Лоули? Он когда-нибудь являлся таковым?
– Нет… а может быть, и да.
– Мистер Пивис когда-либо угощал вас конфетами?
– Да. Несколько раз. Он очень милый.
– Он видел, как вы их ели?
– Да.
– Ваша честь, – сказал Мейсон, – мне хотелось бы просить суд о переносе заседания на завтрашнее утро. Я, разумеется, понимаю, что суд будет решать этот вопрос по собственному усмотрению, и…
– С нашей стороны возражений нет, – поспешно объявил Лейбли.
– Очень хорошо, – кивнул судья Гросбек. – В соответствии со взаимной договоренностью сторон слушание дела откладывается до десяти часов утра завтрашнего дня.
В какое-то мгновение судья Гросбек, казалось, хотел спросить о чем-то Эстер Дилмейер, но потом, очевидно, все же передумал, решив остаться беспристрастным до конца. Он встал из-за стола и удалился в свой кабинет.
Мейгард же немедленно вскочил со своего места, откуда он все это время с интересом наблюдал за развитием событий, и решительно зашагал по проходу, направляясь прямо к Мейсону. Вид у него был свирепый.
– Какого черта, – возмущенно заговорил он, – вы пытаетесь впутать меня в эту историю с конфетами?
– Ничего подобного, – ответил Мейсон, стоя у стола и складывая бумаги в портфель. – Я просто задавал вопросы. А свидетельница на них отвечала.
– Вот только задавали вы их в довольно странной манере.
– Такая уж у меня привычка, – улыбнулся Мейсон. – Особенно когда приходится иметь дело с людьми, пытающимися диктовать мне свои условия.
Мейгард приблизился еще на шаг. Теперь он оценивающе и с неприкрытой враждебностью разглядывал адвоката. Так обычно опытный палач разглядывает приговоренного к казни, оценивая его телосложение, вес и крепость шеи.
– У вас ко мне есть какое-то дело? – с невозмутимым видом спросил Мейсон.
– Не нравится мне все это, – буркнул Мейгард, а затем круто развернулся на каблуках и направился к выходу.
Милдред Фолкнер подошла к Мейсону и тронула его за руку.
– Возможно, я не очень разбираюсь в разных юридических тонкостях, но, кажется, вы здорово их озадачили.
– Похоже, мне удалось напасть на след. Вы виделись с Карлоттой?
Оживление исчезло с ее лица. Она кивнула, и в глазах у нее блеснули слезы.
– Как она?
– Очень плохо. Ее доставили в больницу и оставили под присмотром врача. Он сказал, что в течение по крайней мере ближайших сорока восьми часов ей противопоказаны любые посещения. Для меня он сделал исключение, потому что она не переставала спрашивать, когда я приду, и врач полагал, что это свидание пойдет ей на пользу. Но он предупредил, чтобы я не заводила разговора о деле.
– Ну и как, получилось?
– Не совсем. Ей нужно было непременно сообщить мне что-то важное. Поначалу я старалась отвлечь ее, но потом решила, что, наверное, лучше дать ей выговориться и сбросить с души этот камень. Уж очень встревоженный вид у нее был.
– Что же ее так беспокоило?
– Они вынудили ее признаться, что она отдала сертификат на акции вам. Сказали ей, что вы якобы сами им об этом сообщили и передали его полиции. Мистер Мейсон, как полицейские могут быть такими жестокими и вероломными?
– Они считают, что имеют дело с преступниками, а в этом случае все средства хороши.
– Но согласитесь, что это не способ бороться с преступностью. Их методы основаны на лжи и жестокости. Так они никогда не добьются уважения людей. Неужели они не понимают, что тем самым они уподобляются бандитам?
– Вы расстроены, – сказал Мейсон, – и это понятно. Дело зашло слишком далеко, и к тому же это исключительный случай.
– Карла в критическом состоянии, – вздохнула она. – Даже не знаю, сможет ли она пережить все это. Она выглядит хуже, чем когда-либо, а ведь она уже шла на поправку.
– Знаю, – сочувственно сказал Мейсон. – Я изо всех сил старался избежать такой ситуации.
– Вашей вины в этом нет. Если бы она следовала вашим указаниям, ничего такого с ней не произошло бы. Теперь она и сама это понимает.
– А больше она ничего не рассказала в полиции – только об акциях?
– Нет, больше ничего, но с теми уликами, которые у них уже имеются против нее, и этого достаточно. Мистер Мейсон, она просто не переживет… А если ее к тому же и осудят… Наверное, будет даже лучше, если… лучше, если…
– Она не поправится? – спросил Мейсон.
Милдред снова безуспешно попыталась сморгнуть слезы, но кивнула.
– Кое-что из того, что мы услышали сегодня в суде, – сказал Мейсон, – навело меня на новую идею.
– Вы хотите сказать, что еще не все потеряно и есть надежда?
– Именно.
– Если бы только Боб вел себя как мужчина, – всхлипнула она, – и рассказал всю правду, он мог бы спасти ее. Если бы он признался, что ездил к Линку, а она просто следила за ним… Но Боб убил его, а потому, естественно, не скажет ничего, чтобы не рисковать лишний раз своей драгоценной шеей.
