– Мефрау всегда ухаживала за ребенком сама.

И все.

Честно говоря, я была немного разочарована. Но общей картины дела ее выступление, по-моему, все-таки не меняло.

Судья, естественно, сказал, что ему надо подумать, и что он сообщит нам свое решение. И мы покинули зал.

Я не могла после этого сидеть на месте спокойно. Маялась в Амстердаме у Катарины: она была днем на работе, а мне надо было постоянно с кем-нибудь говорить… Живая душа мне рядом была нужна.

А тут еще подходила защита диплома! Не знаю, как я смогла это сделать, но я дописала его вовремя и даже защитила на «восьмерку» (в Голландии 10-балльная система, причем 6 – это вроде нашей «тройки», а 9 и 10 ставятся очень редко. 8 – это вроде четверки с плюсом. И средний балл у меня, к слову, оказался выше, чем у голландского наследного принца Виллема-Александера!)

После этого я уехала на несколько дней к Адинде и Хендрику в Твенте. У них было тихо, спокойно. Так спокойно, что даже когда я хотела показать им на видео свой любимый фильм о Майкле Коллинзе, им он показался чересчур жестоким. Не люди, а просто голуби мира! Таких сейчас уже не осталось.

Телефонный звонок моего адвоката застал меня там, у них, солнечным летним утром, когда, казалось бы, надо жиь и радоваться.

– Ну, Евгения, приготовьтесь, зачитываю Вам решение суда, – сказала она в трубку каким-то излишне официальным голосом. Но я тогда еще не научилась по тону людей определять, что именно они собираются сказать.

Мне хотелось только одного – чтобы все это побыстрее кончилось. Чтобы Лиза снова была со мной. Я бы, наверное, гладила ее и целовала целый день напролет и не отпускала бы от себя ни на шаг. И непременно увезла бы далеко-далеко, туда, где никто, никакая сила нас больше не разлучит. Конечно, я не призналась бы в этом никому, даже своему адвокату, но если раньше я искренне хотела, чтобы Сонни и Лиза виделись после нашего с ним развода как можно чаще, то теперь я просто-напросто боялась его. Боялась за нее.

По мере того, как она читала, и я старалась вникнуть в юридический жаргон, сердце мое словно все крепче и крепче сжимала чья-то холодная рука.

Судья решил, что дело слишком сложное, и что надо подключить к нему Совет по охране детей (это голландский орган опеки), который и должен будет решить, кто из нас более пригодный для Лизы родитель. Проще говоря, он не захотел брать на себя ответственность за принятие решения и свалил его на плечи других. Но для меня главным было не это, а то, что было написано дальше – «в период пока Совет будет выносить свое решение, ситуацию оставить такой, как она есть на сегодня, оставив ребенка с отцом». Иными словами, might is right, у кого сила, тот и прав, и если бы я увезла и спрятала ее от Сонни первой, то она осталась бы со мной, а суд бы только это подтвердил. И неважно, что маленькая девочка где-то там плачет по ночам в подушку и зовет маму…

Это был единственный случай в моей жизни, когда я так отреагировала на страшную новость: опустилась на пол прямо у телефона и закричала по-звериному. Раньше я видела такое только в фильмах, когда его героиням приносили похоронку, и на это было очень неприятно смотреть, но сейчас я даже не думала, приятно там кому-либо на меня смотреть или нет. Горе просто было выше моих сил, оно клокотало внутри меня и требовало выхода наружу.

Я с трудом проглотила крик и спросила в отчаянии адвоката, что же теперь будет и что делать. Она, еще неделю назад, так эмоционально возмущавшаяся поступком Сонни, ответила мне совершенно невозмутимо и даже равнодушно:

– Не знаю. Пока Совет даже возьмется за это дело, это может много месяцев занять. Тем более, что сейчас лето, и у всех отпуска. Но хочу Вас предупредить – чем дольше ребенок останется с ним, тем больше шансов, что его с отцом так и оставят. Чтобы не менять ситуацию и ребенка лишний раз не травмировать.

Вот так.

И у меня вдруг высохли все слезы, и крик куда-то пропал. А осталась только одна холодная злость. И решимость: нет, не бывать этому. Ни за что.

Я позвонила Петре и попросила у нее совета -она была такая трезвая, практичная и знала своих людей и систему гораздо лучше меня.

– У тебя просто паршивый адвокат!- без обиняков сказала Петра, – И это все аргументы, что она привела на суде? Негусто. Сиди спокойно, я сейчас буду звонить, узнаю, где у нас в городе можно найти по-настоящему хорошего адвоката по разводам и тебе перезвоню.

Через полчаса она действительно перезвонила мне и дала телефон адвоката – женщины с немецкой фамилией. А вот имени ее я так никогда и не узнала. Я тут же позвонила ее секретарю и изложила еы ситуацию.

– Приезжайте к нам сегодня же, – участливо сказала секретарь, – Привозите с собой свое дело.

И я начала собирать свои вещи. Но сначала перезвонила первому своему адвокату и сказала ей, что решила отказаться от ее услуг и прошу передать мне документы, которые у нее есть. Нельзя сказать, чтобы она была от этого в восторге, но у нее не было выбора.

Когда я так закричала у телефона, Адинда и Хендрик очень перепугались. А потом, глядя на мои слезы и слушая мои переговоры с адвокатами, Хендрик не выдержал, подошел ко мне и сказал:

– Женя, слушай, мы решили… Если тебе будет надо… Ты только довези девочку сюда, а я отвезу тебя с ней на машине в Германию, и вы улетите оттуда в Россию. Только тогда уже тебе нельзя будет сюда возвращаться/

«Возвращаться в Голландию? Да вы дайте нам только вырваться отсюда – и ноги моей больше в этой стране не будет! /»- подумала я.

Зная робких и законопослушных голландцев, я была глубоко этим предложением тронута. Могу себе представить, чего Хендрику стоило на такое решиться. Но, во-первых, для этого еще сначала надо было до Лизы добраться, а во-вторых, как справедливо заметила Адинда, сначала еще надо было попробовать, можно ли воссоединиться с ней законным путем. И только уж если совсем не будет другого выхода… Это был запасной вариант. Меня утешало, что он у меня хотя бы есть.

Расставаясь, я повисла на шее и Адинды и у Хендрика. Когда я действительно оказалась в беде, голландцы показали мне, что они тоже способны на настоящую дружбу.

Новый адвокат оказалась очень милой женщиной – вроде бы мягкой, женственной, и в то же время когда речь заходила о делах, твердой и никогда не теряющей головы. У нее был большой опыт в примирении разводящихся пар, и она спросила меня сначала, не хочу ли я примирения с Сонни. Я объяснила ей, почему у нас это не получится, даже если бы я того и хотела. Она не стала спорить.

– Есть некоторые люди, с которыми, к сожалению, примирение не получится. Мне просто хотелось знать Вашу точку зрения на то, почему это не сработает в Вашем случае. На мой взгляд, убедительно. Человек с доминантным характером – да, бывают такие…Я буду нажимать на Совет, чтобы они быстрее начали рассмотрение Вашего дела, напирая на то, что маленький ребенок уже несколько месяцев разлучен с матерью.

Поговорив с ней, я поняла, что прежний мой адвокат так плохо выступила в суде потому, что ее захлестывали эмоции. И что новый мой адвокат никогда не даст своим эмоциям волю, а будет лишь приводить неоспоримые аргументы. Может быть, и такие, которые могли бы разжалобить судью, но ни в коем случае не агрессивные. Не такие, как в американских судах, когда лыуди льют друг на друга ведрами жуткую грязь. Это был голландский подход к делу: без брождений вокруг и около, по существу, по сути вопроса. С поиском его решения, а не просто ради того, чтобы сказать : «Сам дурак!»

Поговорив с ней, я успокоилась – так, что меня не смог выбить из колеи даже телефонный звонок Сонни (он знал теперь, что я живу у Катарины). Я попыталась было говорить с ним по-человечески, но оказалось, что звонил он лишь для того, чтобы лишний раз ткнуть меня носом в грязь – сначала он по-садистски дал мне вволю наслушаться на щебетание Лизы где-то на заднем плане (говорить с ней он мне, естественно, не дал!), а потом сказал довольно:

– Что, помогли тебе твои друзья? Так-то вот…Ишь чего придумали, ze hebben mij als kwaadaardige Antillaan afgeschilderd ! Этот номер вам не пройдет!