…– Дамы и господа! Через 20 минут наш самолет приземлится в аэропорту Хато, – приветливо сообщила стюардесса.

И еще через несколько минут под крылом самолета показались такие родные, такие знакомые красные скалы – Тера Кора. Mi dushi Korsou , куда я столько лет еще надеялась приехать. Хотя и не совсем в таком качестве, как сейчас….

Когда дверь самолета распахнулась, и мы вышли наружу, я заметила, как Ойшин, хватанув горячего, влажного кюрасаоского воздуха, схватился было рукой за грудь: как когда-то, 16 лет назад и я, он не ожидал, что здесь окажется так жарко.

– Ничего, ничего, сейчас привыкнешь, Алан, – сказала я ему. Но Ойшин продолжал хватать губами воздух – словно рыба вытащенная из воды. Только он, наоборот, тонул в этой вязкой, липкой жаре. Я поспешила завести его в здание аэропорта – там работали кондиционеры.

– Здесь что, всегда так? – тихонько спросил Ойшин, вытирая со лба струйки пота.

– Всегда, – подтвердила я. – А тебя разве не предупредили? Ты не забыл, как мы с тобой познакомились в Намибии? Там же еще жарче. Пустыни Калахари и Намиб…

– Как же они, бедные, живут?

– Ты знаешь, мои здешние родственники, когда они были у меня в гостях, задавали мне точно такой же вопрос про вас, ирландцев…. Тихо!

Мы приближались к паспортному контролю. Я вспомнила, что дядя Патрик работает где-то здесь же – на таможне, и мне стало несколько не по себе. А что, если он увидит меня? И все-таки узнает – несмотря на 16 прошедших лет и на крашеные волосы?

Девушка-антильянка на паспортном контроле приветливо улыбнулась мне, и я с трудом подавила в себе желание сказать ей: «Бон тарди! » Все прошло как по маслу – через пять минут мы уже ждали свои чемоданы. А еще через 15 направились к выходу. Никто не остановил нас, и никакого дяди Патрика не было поблизости и в помине.

На выходе нас ждали. Молодая красивая женщина с кожей цвета кофе, с огромными как у дикой серны черными влажными глазами и с легкими усиками над верхней губой, которые ее совершенно не портили. В руках она держала табличку с надписью «Саския Дюплесси». И хотя неискушенный глаз принял бы ее за антильянку, я сразу почувствовала, что она не здешняя. В ее красоте – почти картинной – было что-то до боли знакомое.

Мы направились к ней.

– Добрый день! Я Саския ,- сказала я.

– Очень приятно! Тырунеш Франсиска, – представилась она, – Мы с Вами будем вместе работать.

Тырунеш ! Я не ошиблась. Передо мной была эфиопка. Хотя и с антильской фамилией. Какой судьбой занесло ее сюда?

Было, конечно, неудобно как-то сразу спрашивать. Но она рассказала нам сама. Когда мы сели в ее машину, Ойшин облегченно вздохнул: там тоже работал кондиционер.

– Я немного знаю про вас, Саския, Алан – сказала Тырунеш, – И не буду спрашивать вас больше, чем знаю. Сейчас доедем до вашего отеля, посидим в ресторане, и я расскажу вам немного о себе.

Этого отеля не было на Кюрасао, когда я здесь была. От аэропорта он был всего в 15 минутах езды – в самом центре Виллемстада. И назывался он антильски-звучащим «Кура Хуланда », хотя на самом деле принадлежал самому что ни на есть голландцу – с самыми что ни на есть типично голландскими взглядами на антильцев. Но видно, деньги не пахнут. Ради них можно даже не голландское название потерпеть.

Это была целая маленькая деревня из красивых, новеньких с иголочки домов в антильско-голландском колониальном стиле. Населенная почти исключительно «истинными арийцами». Гигантского роста загорелые блондины и блондинки чувствовали себя здесь хозяевами. Они купались в эко-бассейнах, сидели в жакузи и фланировали по мощеным камнями улочкам. Кое-где подвыпившие экземпляры пытались танцевать полонез – нет, не Огинского, а то, что называется «полонезом» в Голландии, а у нас называется «паровозиком». На долю «черных» оставалось подавать им ужин, менять им простыни, вытирать за ними унитазы и делать им массажи – как в старые колониальные времена. Иногда среди гостей попадался кто-то выпадающий из этой общей цветовой гаммы, и на такого «арийцы» обычно смотрели во все глаза. Почти как голландский плотник на верфи в Заандаме в свое время – на Петра Первого. Когда мы вошли на территорию отеля, все глаза устремились на Тырунеш: она с ее цветом кожи была слишком шикарно одета и слишком гордо выглядела, чтобы быть работницей казино или горничной.

В две секунды нас «вписали», как теперь , кажется, принято в России говорить, в отель, и сильный мускулистый антилец отнес наши чемоданы в номер – с высокими потолками с деревянными балками, выкращеннными в пастельные тона, с вентилятором и с балкончиком, выходящим на площадь.

– Какая здесь классная мебель! – успел профессионально подметить Ойшин.

Тырунеш осталась ждать нас в ресторане. Мы бросили в номере свои рюкзаки и поспешили к ней.

Ресторан назывался почему-то «Астролябия». При этом слове мне сразу же вспомнился Остап Бендер с его «Кому астролябию? Дешево продается астролябия! Для делегаций и женотделов скидка!» Я едва удержалась от смеха. Это даже и не переведешь как следует…Будет не смешно. Для этого надо знать, кто такой Остап!

– Что вы будете пить? – задала наша новая знакомая нам вопрос как заправская голландка.

– Не знаю… – сказал Ойшин, – Мне пиво какое-нибудь, если можно. Очень жарко у вас тут.

– А Вам, Саския?

– Можно «Понче Куба »? Я сто лет уже,… – я осеклась.- … мечтаю его попробовать, так много о нем слышала.

В тени пальм мне было вовсе не жарко, а даже приятно. Тем более, что солнце уже пошло на закат. Но непривычный к жаре бледнолицый Ойшин страдал по-прежнему. Я пожалела, что нельзя предложить ему мой корейский веер. В Корее это нормально, а здесь… Если здесь увидят мужчину с веером, то его точно не так поймут. Причем не только голландцы, но и антильцы, а это уже совсем нешуточно….

Тырунеш отпила коктейль из своего бокала – такими маленькими глотками, что ее губы почти не двигались.- и начала вполголоса свой рассказ.

– Я владелица фирмы по связям с общественностью- «Франсиска Паблик Релейшенс». Фирма у нас небольшая, но с хорошей репутацией. Много именитых клиентов. Вы, Саския, будете моей напарницей. Мне порекомендовали Вас. Работали когда-нибудь в нашей сфере?

Я задумалась, что ей отвечать. Правду или…?

– Я была когда-то представителем одной политической партии по связям с общественностью,- честно сказала я, вспоминая свои дни в дублинской ячейке. Правда, лучше было, наверно, ей не рассказывать о том, что сообщения, которые мы должны были предоставлять прессе, все были как под копирку: «*** заявил, что….» И далее излагалась партийная позиция по тому или иному вопросу, а каждая ячейка уже самостоятельно проставляла в сообщении соответствующее местное имя. Не знаю, как это никто никогда не заметил, что разные члены партии в разных уголках страны одновременно выступали с совершенно идентичными заявлениями. Не иначе, как потому, что их просто никто не читал…

Ойшин догадался, о какой партии шла речь – и усиленно заморгал обоими глазами. Но Тырунеш ничего меня не спросила.

– Замечательно!- сказала она. – Я уверена, что мы сработаемся. Awi huramentu .

Это был пароль!

Я быстро огляделась. Арийцев было мало, и они были заняты своими делами – громко гоготали над какими-то своими пошлыми шутками.

– Tula warda, no wak ainda – быстро сказала я.

Тырунеш расплылась в улыбке – детской, открытой. А еще через полчаса мы уже знали о ней если не все, то самое главное.

…. Тырунеш была дочкой члена эфиопскогоДерга. Ей было 10 лет, когда правительство Менгисту Хайле Мариама в Эфиопии было свергнуто, и ее семья вскоре после этого была вынуждена бежать из страны. После долги скитаний они оказались в Сомали, там приняли новые имена и в качестве беженцев перебрались в Нидерланды. Отец ее умер еще в Сомали, и мать, оставшаяся одна с 4 детьми на руках, сумела заверить голландские власти, что они – «жертвы кровавого коммунистического режима», благо те тогда еще очень хотели верить в подобные истории.