– Если ты еще до сих пор не понял, то… Неужели ты думал, что Дермот поможет тебе понять? – сказала я так тихо, что Ойшин меня с трудом расслышал.

Он вскинул на меня свои голубые глаза так, словно не поверил собственным ушам. Сейчас в них не было такой типичной для него иронической смешинки. Вместо этого я увидела там недоверие – которое тут же, на моих глазах сменялось озарением. Он наконец-то понял. Я это видела по его лицу. Понял, но все еще боялся до конца в это поверить.

«Хороший ты мужик, но не орел», – подумала я словами из фильма.

Так мы стояли – оба красные, смущенные – и не глядели друг на друга. У меня все еще было чувство, что вот-вот свершится чудо. С неба грянет гром, и разверзнется земля. Чудо было где-то совсем рядом. Оно бродило возле нас на цыпочках, тихонько заглядывая нам через плечо. Я видела его отблески в глазах Ойшина – когда он отваживался на секунду их на меня поднять. Его смущение начало передаваться и мне. А холодный соленый ветер продувал нас насквозь….

Неожиданно я ощутила как невидимое, невесомое чудо, возникшее между нами, испаряется, тает, утекает сквозь пальцы – непонятно отчего и непонятно куда. Ойшин засуетился, замялся, весь, казалось, съежился, чтобы казаться меньше.

Чувствуя, что он вот-вот уйдет, я шагнула ему навстречу и, сама не понимая, как я на это осмелилась, положила руки ему на плечи.

Его глаза буквально округлились от ужаса. Казалось, он перестал даже дышать.

– Что ты… что ты… я же почти женатый человек… – забормотал он.

Мое сердце оборвалось – так, как до этого оно обрывалось только один-единственный раз в жизни: когда я поняла, что бабушка прочитала в моем дневнике о том, что произошло между мной и Тадессе. С тех пор, как вы знаете, дневников я больше не веду…

– That wouldn’t make any difference for me , – вырвалось у меня чуть слышно. С горечью. И еще тише: – Неужели ты не можешь просто сделать женщину счастливой?

Это был крик моей души.

Он, конечно, не поймет, почему так. Подумает, что это я такая «развратная»! А оно – потому что я так сильно люблю его, что никогда и не рассчитывала на что-то большее, чем роман. Я просто не вправе обременять его своими трудностями. Да и какая из меня жена? У меня на плите пригорает рис. Я даже пыль со шкафа забываю вытереть. Это ты можешь понять, болван ты эдакий?!

Я смотрела себе под ноги и чувстовала, как в глазах закипают слезы. Вот-вот начнут капать мне на туфли. Этого еще только не хватало! Я медленно подбирала подходящие слова, чтобы ему достойно ответить . Так, чтобы он не видел моей слабости.

– Разве я когда-нибудь спрашивала тебя хоть что-нибудь о твоей личной жизни? – медленно отчеканила я.

– Нет, но… – он был удивлен. – Я… я… я не могу так…. ты не знаешь, каких трудов мне стоило, чтобы у меня хоть немножко что-то наладилось… И вот только-только как….

Синица в руках, значит. А я – это журавль в небе. Ну что ж, и на том спасибо…Это, можно сказать, комплимент.

«Настанет день, и в журавлиной стае

Я поплыву в такой же сизой мгле,

Из-под небес по-птичьи окликая

Всех вас, кого оставил на земле…»

– Понимаешь… ведь ты же это просто так… а я … а там у меня уже…

Кто ему сказал, что я это «просто так»? Ничего себе «просто так»!Да я умерла бы от счастья, если бы… Да я о таком даже и мечтать не смею!

– Я… я пошел?…- робко спросил он. Как будто если бы я сказала ему остаться, он бы остался!

– Конечно, иди, а то на поезд опоздаешь, – ответила я. Лицо мое пылало.

И он повернулся и почти побежал! И Киллайни Бэй навсегда померк в моих глазах…. С тех пор я не могу бывать там. Просто физически не могу.

Такая любовь бывает один раз в миллион световых лет!

А ему она не нужна… совсем не нужна…

Тогда зачем, зачем он целовал меня так, вот уже почти год, почти 12 месяцев подряд?

Разве это не жестоко? Если бы не его треклятые поцелуи, я бы сдержала свои чувства, любовалась бы им на расстоянии и была бы вполне счастлива одним тем, что могу просто говорить с ним! А теперь джинн вырвался из бутылки, да так, что всю бутылку разнесло вдребезги, и ему даже вернуться некуда…

Что теперь будет делать ставший бездомным вырвавшийся на свободу джинн моих чувств? Умирать медленной смертью, как улитка без раковины?

Было от чего заплакать. Но я даже этого не могла.

В таком состоянии я не могла возвращаться домой. Тем более, что дома меня никто не ждал, кроме 4 пустых стен. Даже сама мысль о том, чтобы ехать куда-то в одном с Ойшином направлении, наполняла меня ужасом. Ничего не видя перед собой, я кое-как доплелась до первого попавшегося отеля и сняла номер на одну ночь. С собой у меня была купленная по дороге бутылка красного вина.

«Завтра с утра мне на работу… но это ничего…»- думала я словно в бреду, – «С утра и на первый автобус… немного опоздаю, но один раз переживут, я же за два года ни разу не опаздывала….»

***

…»Зачем он тебе?… Ведь тебе только бы лишь выйти замуж… не так уж и важно, за кого…Найди себе кого-нибудь другого… такого же, как ты сама… А для меня без него не светит солнце. Не пахнут цветы…Не верится в светлое будущее человечества и в справедливость. Тебе ведь лишь бы не быть одной, правда? А вот я готова и даже хочу быть одной – если не будет его… «

Я просыпаюсь от собственного беззвучного крика – и тут же словно проваливаюсь в какую-то яму и снова засыпаю. Тревожным, тяжелым сном, который прерывается каждые полчаса. Мне снится та самая комната, в которой я сплю… тот самый зеркальный шкаф во всю стену… в зеркале этом отражаемся на постели, в белизне простынь, мы с Ойшином, и происходит все то, чему не суждено сбыться…

Пить надо меньше.

…Когда я проснулась окончательно, вся подушка моя была мокрой от слез. А вот самих слез опять не было – видно, все кончились за ночь.

Совершенно разбитая, спустилась я вниз, заплатила по счету – и побрела на электричку: успеть бы на первый белфастский автобус….

«Дождливый сезон» снова начался в автобусе. Все три часа в автобусе по щекам у меня без остановки текли горючие слезы. Остановить их я бы не смогла никакими силами, даже если бы и захотела. Я закрыла глаза и дала им полную волю. Как во второсортной индийской мелодраме. И за это я ненавидела себя еще больше. Господи, ну почему, почему я не промолчала?

Прямо с автобуса мне надо было идти на работу. С докладом о своей командировке.

Краски вокруг меня померкли; жизнь, казалось, утратила свое предназначение. И я начала жить по инерции, только «потому что надо»…

С горя человека часто совершает глупости. С отчаяния – тем более.

По вечерам после работы я долго бродила по дюнам, вдыхая соленый морской аромат. Домой идти не хотелось. Вокруг была такая красота – а разделить ее было не с кем. Ведь, если вы помните, Лизу моя эмоциональная мама опять увезла в Россию. Если я хоть раз в жизни была близка к самоубийству, то это было именно в те весенние дни.

Выходные стали просто невыносимыми. Дермот, который не знал и половины того, что со мной происходило, пообещал, что мы увидимся в ближайшую пятницу. Что ж, на безрыбье и рак рыба…Но в пятницу вечером, когда я уже собирала вещи, он позвонил мне с извинениями и сказал, что в эти выходные ему надо будет ходить по домам избирателей – приближались выборы. Как будто он этого раньше не знал!

Как я ни сдерживала себя, а тут не выдержала. Мы почти поругались. Я пыталась объяснить Дермоту, насколько важно для меня не быть одной именно сейчас, но он только от меня отмахнулся. Конечно, для человека преданного политике она всегда будет на первом месте, но ведь кроме политики еще есть и такое понятие, как дружба. Тем более, что ради американской тещи он брал отгулы даже во время предвыборной кампании. Неужели Дермот всерьез считал, что они проиграют на выборах только из-за того, что он обойдет какое-то количество избирателей не в этот день, а чуть позже? Тем более, что времени до выборов оставалось еще более чем достаточно.