Борису отказали в убежище и депортировали обратно в "страну-союзник". "Без семьи", по названию романа Гектора Мало. Ибо их дело ещё не рассмотрели. Перед депортацией Борис ничего не ел и не пил 5 дней и пытался вскрыть себе вены. После депортации почти сразу же попытался вернуться к любимой женщине и дочке (она считает его своим родным отцом), через Белфаст. Где его и арестовали.

– Я знаю Шекспира лучше многих англичан, – рассказывает он мне.

А я в этом и не сомневалась. Только здесь никого это не интересует, понимаете?

– Я хотел посмотреть Дублин – мой самый любимый писатель, Джoнатан Свифт – похоронен там.

– А вот о Дублине судье здесь вообще говорить не рекомендуется, – вздыхает Фиона, – особенно если Вы хотите, чтобы Вас выпустили под залог. Они сразу решат, что Вы хотите там скрыться.

– Зачем же мне скрываться? – совершенно искренне недоумевает Борис.- Я просто хочу быть со своей семьей. Я с ума без них схожу. Мы никогда ещё так надолго не разлучались!

– … И, пожалуйста, не делайте упора перед судьёй на то, что Вы сходите с ума! Это тоже может Вам повредить, – вздыхает Фиона. -А если судья Вас спросит, что Вы будете делать, если Вам и на этот раз откажут?

– Буду искать другой законный способ остаться здесь. Может быть, меня возьмут куда-то на работу? – с надеждой спрашивает Борис. … .

"Но я хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой, и я буду с тобой!." – звучит в моем мозгу пьяный голос солиста "Наутилуса Помпилиуса", исполняющий одну из самых знаменитых песен времен моего студенчества. Времен, когда Борис ещё жил дома. От этой песни у меня на глаза всегда наворачивались слезы. Особенно когда я сама оказалась оторванной от близких, будучи на чужбине…

Время нашего с Борисом свидания подходит к концу. Фиона инструктирует его, как вести себя на процессе, чего ожидать, какие ещё есть возможности. А он сидит перед ней – как маленький мотылек со сломанными крыльями, – человек, который находится в тюрьме, не совершив никакого преступления. Просто за то, что он хочет быть вместе со своей семьёй – и жить как человек…

Достоевский говорил об одной-единственной слезинке ребёнка. Слезы, пот и кровь наших женщин, мужчин и детей льются потоками – по всему миру- вот уже больше десятилетия. А виновники этого тем временем получают от своих хозяев очередные Нобелевские премии…

…Конторка-времянка мясокомбината в североирландском пограничном городке.

Мычание живых ещё коров и резкий запах гниющего на костях мяса – отбросов, расклевываемых во дворе воронами, – вызывают с трудом сдерживаемую тошноту. Рядом со мной сидит рабочий-украинец в окровавленном фартуке с грустными глазами – и одетая с иголочки по последней моде бойкая девица, лет на 10 моложе его: Вика – представительница "престижного" (как подобные люди любят сами себя величать) агентства, вербующего украинцев на загранработы, живет ныне не дома, а в Англии. Время от времени приезжает проверять, как себя чувствуют (а больше того – как себя ведут!) "наемники".

– Ну как, Василь, у Вас все в порядке? – бодрым, не допускающим возражения тоном, спрашивает она. Ни дать, ни взять мой бывший голландский менеджер из «МакДональдса», учивший меня широко улыбаться!

– Нет. Дома неприятности…- вздыхает Василь. – Мы только-только поженились перед отъездом. я вот здесь зарабатываю, а жинка подалась в Польшу, устроилась на фабрику, только нелегально. И ей там чуть не оторвало два пальца. Сейчас в больнице. Страховки, конечно, у неё никакой: ведь нелегально работала. А счёт уже в 500 долларов набежал. Вот я здесь ей на больницу работаю. Очень боюсь, что пальцы ампутируют.

– Но ведь здесь все равно лучше, чем на Украине, правда? – не дослушав, перебивает его Вика. И доверительно шепчет мне:

– Вы не представляете, какие у нас тут бывают проблемы. Например, недавно привезли мы сюда одну девочку на сборку грибов, заплатили ей за билет и за все остальное, а оказалось, что у неё – лейкемия! Представляете? – таким тоном, чтобы у меня не оставалось ни малейших сомнений, что лейкемия- это действительно ИХ проблема, а не бедной больной украинской девушки, влезшей по уши в долги, чтобы приехать сюда на работу…

А когда мы оказываемся одни, Василь рассказывает мне:

– Отбирали только тех, кто моложе 30. У нас прекрасные были мастера своего дела, мужики лет по 35-40 – так их сразу забраковали. Условия у нас такие: чуть что – сразу штраф: на работу не вышел – штраф, подписал контракт, но не приехал – штраф… А каких денег стоило этого контракта добиться!…

– Хотите остаться здесь?

– Нет, не хочу. К жинке хочу, только негде нам пока жить. Денег нету, чтобы дом построить…

– А Вы заметили, что здешние взрослые сами укутываются как следует, а детей в школу посылают в январе с голыми коленками? – спрашивает меня другой украинец,Петро. – Чего это они так?

Я заметила. Но, честно говоря, определенного объяснения этому у меня нет.

Остальные начинают говорить со мной по-украински (большинство – из западных областей Украины), и я все понимаю и перевожу на английский прямо с украинского, хотя и могу ответить им только по-русски. Небольшая запинка возникает у нас только по поводу календарных месяцев: ни я, ни они не помнят точного соответствия их на языках друг друга.

– Ну, второй месяц лета! – поясняют они, видя, что я их не понимаю.

Большинство из приехавших сюда украинцев никогда не бывали до этого за границей. Возможно, и не захотели бы ехать – если бы не приперло к стенке тяжелое экономическое положение дома. Они не скрывают причин отъезда.

– Никогда не думал, что здесь окажусь,- говорит Петро. – Дома рабочим был… сейчас все заводы у нас стоят, такое творится! Ужас! Я в своё время на доске почета 3 раза висел. Жинка главным экономистом на заводе работает, а получает такие гроши, что даже на хлеб с водой не хватит…. Хлебнули мы капитализма!- он нарочито заставляет себя смеяться. -Мы тут с ребятами говорим: пока у нас этот президент будет, не будет в жизни толку…

– О нас здесь ничего не знают. Где Украина, не знают, – вторит ему Володимир.-Пошли один раз в бар – нам говорят;”Вы откуда?” Мы говорим: “Украинцы”. “А это где?” Мы уж пытались-пытались им объяснить – не понимают. Чему их тут только в школах учат, Вы не знаете? У них что, географию не проходят вообще? Мы тогда уж говорим: “Чернобыль” – это они тут все знают! Как сразу все рванули от нас – весь бар для нас освободили!

Они приходят – на интервью за получением налогового номера -, один за другим, здоровые, высокие, сильные. От них пахнет табаком и ещё чем- то непонятным – так, как пахнет только от наших людей, недавно приехавших из дома. Я на секунодочку закрываю глаза – и мне кажется, что я вижу перед собой свою родную улицу в апреле, когда тает снег, и из-под него начинает показываться первая земля… Весной пахнет, вот чем!

Мужики тоскуют по оставленным на Украине семьям: женам, детям, а некоторые – даже и внукам. У всех – на редкость прочные семьи; многие женаты по много лет, среди них нет ни одного разведенного, и все, как один, помнят точную дату своего бракосочетания. Вопреки ходящим на Западе мифам о том, что все у нас поголовно разводятся, и что наши мужчины – монстры-алкоголики, избивающие своих жен в качестве хобби.

Каково это – в таком возрасте срываться с насиженного места, покидать дом и начинать похожую на студенческую (по 6 человек в одном доме! ) жизнь, да ещё ни слова не говоря на местном языке?

Все единодушны; никто не хочет оставаться тут на всю жизнь. Кроме одного молодого парня, но и у него – вот беда-то! – жена ни в какую не соглашается эмигрировать насовсем. Игорь жалуется мне на неё:

– Посмотреть, в гости, я бы приехала, говорит она мне, а насовсем – ни-ни, даже и не мечтай! Я ей говорю: дура, сейчас же нам легче ехать, у нас ещё ни квартиры своей нет, ничего! Когда осядем, хуже буде… А она уперлась – ни-ни…

На жизнь они жаловаться не хотят.

– Нам ещё повезло! Отбор знаете какой был строгий?