Правда, агенство, которое их сюда пристроило, конечно же, обещало золотые горы:

– Нам сказали, что и жилье, и транспорт будут за счёт работодателя. И что получать мы в час будем больше, чем. мы сейчас получаем. А сюда приехали – у нас и за квартиру вычитают, и за автобус, и за газ, и за свет, и за солярку… И жаловаться бесполезно: мы попробовали было, а нам говорят наши, киевские: “Недольны? Да уезжайте! На ваши места уже знаете какая очередь стоит?”

– Люди тут нам завидуют – когда мы говорим, сколько у нас сигареты стоят. А они ж не понимают, что и зарплаты у нас – такие, что на них много не купишь.. Я тут одному показал видео семейное, свадьбу сына засняли; он как посмотрел на наше застолье – и говорит: “Если у вас на Украине все так живут, то и я хочу!” А мы ж с той свадьбой в такие дoлги влезли…

– Скучновато здесь вот только. Пойти некуда. В бары – нам скучно. Неинтересно. По телевизoру нечего смотреть. У меня дома на Украине – кабельное; я итальянский футбол смотрю. А здесь даже и по кабельному ничего не показывают, кроме английского. Ну, футбол там – но только местный! --, гольф да крикет.. . Тоска зеленая! А в новостях тоже ничего про другие страны вообще нет. Не то, что у нас – про весь мир! Поэтому они и не знают ничего,- заключает Петро. И неожиданно спрашивает меня, как ни за что в жизни не спросил бы ни один англичанин:

– Вы не расскажете поподробнее, как там, с Ираком? Что Совет Безопасности? А наши как, против?

Я рассказываю ему – а сама начинаю внутренне гордиться: вот какие у нас рабочие, все знают, и все их интересует, а не только что пожрать, что купить и где выпить! Впрочем, сами они себя явно недооценивают…

– Тут к нам хорошо относятся. Ценят нас. Во-первых, мы не как местные: местные – вечером в бар, наутро голова заболела, они на работу и не выходят. А мы больные – не больные – все каждый день на рабочем месте (нам же ведь по часам платят! Мы ещё и после работы стараемся остаться!) Ну, а во-вторых, нам же платят меньше… А от нас – такая польза! Местные – ножи тупые, они разозлились, встали, покидали ножи и говорят: “Не будем работать, пока их нам не поточат!” А заменить-то ведь их некем… А мы – работаем, тупые, не тупые…”, – говорит Сергий, вытирая руки об фартук, из-под которого торчит другой – железный, как средневековая кольчуга.

– Конечно, таких будут ценить… , – вздыхаю я.

Для этого их сюда и привезли. Именно для этого британское правительство и разрешилоо – в отличие от большинства других европейских стран – приезжать в Британию на работу гражданам стран, которые вступят в Евросоюз в 2004 году сразу же, а не стало ждать ещё два года. Чтобы вкалывали за гроши – и не жаловались. А там, глядишь, можно будет снизить зарплату и местным… Под угрозой, что иначе на их места наберут “новых европейцев” – не брезгливых. Украинцы даже под эту категорию не подпадают. Они вообще – “не европейцы”, “не белые”. У них ещё меньше прав…

На моих глазах разворачивается сценка: одному из украинских рабочих медсестра пытается мерять давление, а он – боясь, что его отстранят от работы по соображениям мер безопасности – всячески отбрыкивается и объясняет, что повышенное давление у них в семье – наследственное, и что он прекрасно себя чувствует безо всяких докторов… Ведь за больничный ему платить не будут. А вдруг ещё и вообще домой пошлют?

Многие рассказывают, во сколько им обошлось сюда приехать. Большинство позанимало по знакомым и родным от 2000 до 3000 долларов… Нельзя вернуться домой, не отдав эти деньги.

Я выхожу на улицу. Вокруг меня – смрадный “аромат” сырого мяса. И неожиданно где-то за углом, в загоне, жалобно мычит корова. Она чувствует, что пришёл её последний день. Я никогда не была вегетарианцем, но при этом жалобном звуке у меня вдруг захватывает сердце. Кто дал нам право распоряжаться жизнями других живых существ по своему усмотрению, как если бы они принадлeжали нам? Кто дал право Западу распоряжаться жизнями наших соотечественников – и других “небелых” людей со всех концов мира, как если бы перед ним был какой-то неживой “источник сырья”?

– Много солдат тут по улицам ходит. И полиция вооруженная. Но с нами все очень вежливые , – рассказывает мне Василь. А я смотрю на фотокопию его регистрационногo свидетельства, выданного местной полицией и неожиданно замечаю на ней то, что не видно на оригинале, даже если смотреть на него на свет. На фотокопии отчетливо виден водяной знак, впечатанный в бумагу оригинала, – для того, чтобы его не подделали, – череп и 2 скрещенные кости…

Я не шучу! Вот так “гостеприимно” встречает иностранцев здешная полиция, уверенная, что все равно никто “непосвященный” этот пиратско-бандисткий знак, выбранный ими для маркирования своих документов, не заметит.

Украинцы поражены, когда замечают череп и кости. Не знают, как на это реагировать.

– Это что, значит, что в полицию здесь опасно обращаться – убьет?- спрашивает Михайло.

Я уезжаю. Впереди меня по дороге медленно тащится автобус, набитый португальцами: они едут на работу во второю смену на здешнюю птицефабрику. А на вокзале мне встречается толпа филиппинских медсестер…

***

С тех пор, как мы расстались тем февральским утром в Дублине, Дермот регулярно звонил мне, посылал милые по содержанию эсэмески, но виделись мы нечасто – не чаще, а то и реже раза в месяц. Я решила никому о наших отношениях не рассказывать, и не только потому, что он был женат. Мама, например, вряд ли осудила бы меня за это – наоборот, казалось, что она только такие отношения и считает нормальными. Во всяком случае, почему-то она всегда нахваливала мне тех, кто был недоступен – и, наоборот, всячески критиковала любого ненароком появившегося в моем окружении холостяка, несмотря даже на то, что я не обращала внимания ни на тех, ни на других.

До того, как начались мои отношения с Дермотом, мне вполне хватало вдохновения от моего редкого общения с Лидером. Однажды я оказалась на утреннике, посвященном ирландскому языку – в самом центре города, в новом концертном зале. На нем присутствовали все уже знакомые мне по школе МакКракен преподаватели – и Лидер, как активист движения за языковое возрождение, конечно же, не мог такое мероприятие пропустить. К сожалению, досидеть до конца в зале я не могла: пора было домой, cменить маму по уходу за Лизой, ей хоть в мои выходные надо было отдохнуть. Я потихоньку выбралась из зала, чтобы никому не мешать – и столкнулась с ним лицом к лицу в пустом фойе. Обычно вокруг нас всегда хоть кто-нибудь да был – другие члены партии, телохранители, журналисты, а тут так случилось, что вдруг не было никого. Слишком уж ранний час, да еще в субботу, да еще и район это был далеко не республиканский. Вот и получилось так, что на этот раз вокруг не оказалось ни души. Даже его вечного спутника – пресс-секретаря.

Лидер поздоровался со мной – по-ирландски. На это я еще смогла ответить, а вот все остальные ирландские слова у меня в тот момент совершенно вылетели из головы.

– Я смотрю, у вас тут почта неважно работает, – сказала я, намекая ему на то, что он что-то мне там собирался черкнуть, а прошло с тех пор уже больше полгода. Интересно, что он на это ответит?

Он не ответил ничего. Вместо этого в близоруких карих глазах его мелькнул веселый бесенок, он наклонился с высоты своего почти двухметрового роста и аккуратно поцеловал меня в губы с прицельной точностью, как заправский снайпер – прежде, чем я успела опомниться. И тут же быстрыми шагами ушел…

Ну, какие после этого могли меня интересовать холостяки?!

Вдохновения от одного только этого воспоминания должно было теперь хватить мне на всю оставшуюся жизнь.

Лидера я потом видела, конечно, еще много раз. Например, на празднике ирландского языке и культуры Слога, организуемого партией. Но там уже была совсем другая обстановка. Непоцелуйная.

Есть в ирландском графстве Мит, совсем неподалеку от Дублина, между

Дрогедой и Наваном, необычный уголок, который совсем не ожидаешь для себя найти здесь. Впрочем, и найти его не так уж легко: деревня Раткарн -