… Сэм вызвался отвезти меня обратно в центр города на своей машине: чувствуется, что ему очень хотелось показать мне город. Он действительно много знал об улицах, на которых вырос, с чувством рассказывал мне о проблемах своей общины: бедность, бoлезни, вызванные стрессом, алкоголем и наркотиками. Вспомнил он и о местной католической школе для девочек и погромах, учиненных в ней лоялистами – нет, он совсем не гордится тем, что устроили его собратья по религии, но его задачeй была обеспечить безопасность детей СВОЕЙ школы. Мы как раз проезжали мимо ворот католической школы.

– Вот, видите, с этого все и началось. А ведь эти девочки могли бы пройти в свою школу через черный ход. Но они, видите ли, хотят ходить только через парадный…- объясняет он мне.

И мне стало до боли грустно. Даже этот приятный во всех отношениях, культурный по здешним понятиям человек так ничего и не понял – если он действительно считает, что "все проблемы начались " с того, что люди отказываются ходить через заднюю дверь в свою собственную школу.

Не мечите бисера перед Западом, бывшие советские люди.

Он того не заслуживает.

****

… Прошло несколько недель со дня моей встречи с Дермотом. Я уже вовсю работала внешатным корреспондентом на радио и подумывала о том, как бы оставить насовсем свою основную работу, ибо для того, чтобы брать интервью у мигрантов на Севере, надо было их сначала разыскать – и надо было много ездить по всем шести графствам. Времени на это хватало с трудом. Но совсем оставить основную работу было страшновато: тогда бы я полностью зависела от своих сдельных заработков: по 50 «южных» фунтов за интервью. Только для того, чтобы заплатить за месяц по ипотеке, мне нужно бы было брать по 7 интервью. Это не считая страховок, налогов, транспорта и питания и одежды на троих. Да где я столько мигрантов возьму? И что будет, когда они закончатся?

Но зато новая работа была очень интересная. Во-первых, у меня были замечательные коллеги – правда, все, как один, на Юге. Из 11 разных стран! С ними я познакомилась на журналистских курсах, и с тех пор мы поддерживали контакт. Особо много общего оказалось у меня с одним курдом из Турции, с которым оба мы задавали нашим лекторам достаточно каверзные вопросы по поводу местной свободы слова, когда нам читали лекцию о ней. Какая может быть свобода, господа, когда членов официально не запрещенной политической партии до совсем недавнего времени запрещалось интервьюировать по ирландскому радио или телевидению, согласно параграфу 31 Акта о теле- и радиовещании? Если даже актера-члена этой партии не допускали на радио, когда он должен был там участвовать… в рекламе мыла?! А журналистов, пытавшихся этой цензуре сопротивляться, отсылали на подготовку программ о сельском хозяйстве и религии.

А еще на этой работе мне удалось встретить столько интересных людей со сложными судьбами! Не всегда то, что они рассказывали о своей жизни в Ирландии, вписывалось в официальную линию «все хорошо, прекрасная маркиза!», и иногда интервью нещадно резали. С этим уж я ничего не могла поделать. Их тоже можно было понять. Вот как, например, могли бы пропустить здесь на радио без купюр такую историю?

…Охранница в последний раз проводит руками по моим карманам и выбрасывает на стол бумажную салфетку. Брезгливо развернув её, она убеждается, что я не намереваюсь пронести за дверь ничего запрещенного. На стене красуется плакат: "Прежде чем проносить заключенным какие-либо фотоматериалы, включая семейные фото, вы должны передать их на просмотр и одобрение директором тюрьмы. Строго запрещается приносить с собой различные каталоги одежды и прочих товаров."

Я и Фиона оставляем свои сумки на произвол охраны и оказываемся в глухом длинном коридоре, напоминающем вход в самолет. Дорогу нам показывает двухметровый "истинный ариец" в форме, со связкой огромных ключей на поясе. Словно в каком-нибудь старом фильме. Он останавливается, когда дорогу преграждает дверь, от которой у него ключа нет, и нажимает на кнопку. На звонок никто не реагирует. 5,10 минут… Никто не спешит нам открывать. Фиона устало закрывает глаза и прислоняется к стенке:

– И вот так – каждый раз, – шепчет она мне тихо, так чтобы "ариец" не услышал.

Он нажимает на кнопку ещё раз- и наконец-то с другой стороны решетки показывается женщина в форме, с такой же связкой ключей и, объяснив нам, что вообще-то это не её участок, и что она точно не знает, как открываются эти двери, впускает нас внутрь. За дверью – полутемное помещение, похожее на сельскую столовую – лавки со столиками вдоль стен. На самом деле никакая это не столовая, а место свиданий заключенных с родственниками. И хотя мы- вовсе не родственники (Фиона – адвокат, а я – переводчик), мы тоже садимся за один из этих столов, выбрав тот, который хоть немного освещается солнышком.

Охранник, больше похожий на уголовника – все руки в татуировках! -- выводит нам навстречу маленького, хрупкого сложения, симпатичного бородатого человека с добрыми карими глазами. Человека такой внешности, который и мухи не обидит. Увидев Фиону и меня, он грустно-радостно улыбается и бросается целовать нам руки. Одного взгляда достаточно – ошибки быть не может.. Перед нами – советский интеллигент. Какая нелегкая забросила его, бедолагу, в североирландскую тюрьму, в соседство к лоялистским бандитам и республиканским диссидентам?

Мужчину зовут Борис. Когда он начинает говорить, голос у него неестественно-хриплый: совсем недавно, перед тем, как его привезли сюда, он пытался повеситься прямо в аэропорту. Когда ему сказали, что собираются депортировать его в страну, чьим гражданином он является. В Израиль…

Борис родился и вырос в CCCР. Журналист по специальности, был членом Союза журналистов нашей великой, канувшей в Лету страны. В середине 90-х его родители выехали в Израиль. Он тоже уехал.

– Объясните Фионе, пожалуйста,- мягко говорит мне он, – что еврей у нас и еврей в Израиле- это совсем не одно и то же. В Израиле это прежде всего – религия, а у нас….

– А у нас – этническая группа? – подсказываю я (Борис и сам прекрасно говорит, на мой взгляд, по-английски, но когда он волнуется, то начинает забывать слова, и вот тут-то ему и нужен переводчик. А "nationality" в здешнем понятии – не национальность, а гражданство.)

– Ethnicity , – объясняю я Фионе.

– Мои родители- нерелигиозные совсем, и я тоже, – говорит Борис. – С этого все и началось…. – и тяжело вздыхает.

– Простите, но обычно люди уезжают в Израиль для того чтобы иметь возможность практиковать иудаизм?- недоумевает Фиона. – Тогда почему Израиль?.

Борис улыбается мне, как человеку, который сразу поймет, почему.

– Потому что больше нас никуда не возьмут. Для того, чтобы уехать. А больше мы никому не нужны…

B Израиле Борис написал несколько книг, в которых высмеивал ортодоксально-иудейские, консервативные круги. С этого все и началось, как он говорит. По его словам, ему 3 раза устраивали автомобильную катастрофу. Он чудом выжил, но нервы стали сдавать. Особенно когда после третьeй катастрофы ему позвонили и сказали: "Ну что, устроить тебе ещё одну?.. ." С суженой и её дочкой от первого брака Борис отправился на поиски лучшей доли в Англию. Так же, как это делали в своё время предки, кстати, многих сегодняшних английских политиков: например, Оливера Летвина. Только сегодня Британии новые беженцы, пусть даже того же многострадально-модного здесь происхождения, как мистер Летвин и многие из новоявленных сегодняшних лордов, не нужны. Ну, разве что если они везут с собой награбленные миллиарды, как российские нувориши, фактически покупающие себе в этой "демократической" стране титул политического беженца.

Воистину, если бандит, ограбивший миллионы людей в родной стране – политический беженец, то я – троллейбус! Но у британских правящих кругов, видимо, свои понятия о том, что такое политика. "Если бы индейцы проводили в своё время более строгую иммиграционную политику, Америка не была бы сегодня таким борделем!"- вспоминается мне грустная голландская сатира. …