Сейчас, конечно, забавно вспоминать, как глядя на личико спящей Лизы в первые несколько часов ее жизни, я думала, что ничего теперь в моих буднях не изменится, только одним человеком в семье будет больше…. Рождение ребенка меняет жизнь коренным образом, и никуда от этого не деться. Говоря по правде, я была не готова когда к материнству эмоционально – не потому, что не могла выполнять свои соответствующие обязанности, а потому, что в 26 лет все еще не чувствовала себя хозяйкой дома, старшей женщиной в семье, которую отныне можно было называть “mami” . Меня коробило, когда Сонни меня так называл – хотя мой дедушка точно так же называл бабушку, только, естественно, на русском языке. Может быть,как раз именно поэтому – от этого слова возникало чувство: «И что, это все? И так теперь будет всю жизнь?» . Оно заставляло меня ощутить себя старой.

Дело еще и в том, что моя семья дома – бабушка, мама, Шурек, Тамарочка и даже умерший уже дедушка – продолжала оставаться для меня именно моей семьей, как это было принято у нас. «Атомная» семья-ячейка: я, муж и ребенок, которая автоматически если не обрезает, то значительно ограничивает твои связи со старшим поколением, как это принято на Западе (где именно муж и дети считаются твоей семьей, а не твои другие, кровные родственники) была мне глубоко чужда. Сонни очень ревновал меня к родным, еще даже их и не встретив:

– Я теперь твоя семья, а не они!

Советскому человеку такое казалось по меньшей мере странным. Это не укладывалось в голове. Наши семьи тем и были сильны – связью поколений и их взаимопомощью. Дело не только в бабушках, которые помогают ухаживать за внуками (что хорошо не только для их детей, но и для самих внуков в первую очередь!): не могу себе представить, чтобы моя бабушка, моя любимая Зайка вдруг сказала мне:

– Я хочу пожить для себя! – и укатила на курорт с соседской бабой Нюсей.

Если это показалось бы нам по меньшей мере странным, еще более неприемлемым было сдавать своих пожилых родителей в богадельню – дом престарелых. Это почти приравнивалось к фашизму. Как бы ни было трудно, но это же твои родители, они дали тебе жизнь, воспитали тебя, заботились о тебе – а ты выбрасываешь их из дому, как вышедшую из употребления вещь? Не знаю, как такие «дети» могут спать спокойно. И дело вовсе не в том, какие в том доме престарелых условия – да будь там хоть райский уголок, человек там одинок, а сознание того, что ты не нужен собственным детям и внукам, способно загнать раньше времени в могилу кого угодно.

Иногда я вообще удивляюсь, зачем западному человеку семья. Ради статуса: «у всех есть, и у меня есть»? Ведь родители не могут дождаться, когда дети вырастут, чтобы те ушли из их дома – и не скрывают радости, когда этот день наконец настает. Бабушки с дедушками не помогают с внуками, потому что «хотят пожить для себя». И когда «поживших для себя» и чуть ли не силком вытуривших в свое время собственных детей из дома через некоторое время на склоне лет отправляют в приют, разве это не закономерный итог их собственного эгоизма?

… Я полюбила Лизу с самого начала и безоговорочно – хотя знаю, что не у всех матерей это чувство возникает сразу. Лиза была очень тихая, спокойная девочка: за весь первый год жизни она, может быть, только один раз ревела как следует больше получасу.

Но когда я смотрела на нее, мысли мне приходили в голову не очень обычные: например, о том, что отныне я знаю уже все таинства в жизни. Осталось только последнее неизвестное мне таинство: собственная смерть… Почему-то не приходило в голову, что есть еще многие неизведанные мною жизненные тайны: такие, например, как стать бабушкой. Или чувство победы над врагом…

Итак, через три дня после ее рождения, под влиянием известных процессов в организме, которые для меня, естественно, были совершенно внове, я слегла. У меня была температура, болело все тело, и чувствовала я себя ужасно.

Как раз в тот вечер сосед за стенкой – тот самый единственный сосед, который шумел по ночам, не марокканец и не антилец, а самый что ни на есть голландец! – устроил у себя дома вечеринку…. Не знаю, что они там творили, но звучало это так, словно кого-то периодически каждые 5 минут спускали с лестницы! Это длилось и повторялось до бесконечности. Я уже ревела в голос, умоляя Сонни, раз уж он не хочет звонить в полицию, то хотя бы позвонить в соседнюю дверь и по-хорошему попросить их не шуметь так, потому что за стенкой новорожденный ребенок. Но куда там!

– Никуда я не пойду. Они имеют на это право.

Ну, можно жить в такой стране или нет? У любого хама здесь есть все права. Нет их только у нормальных, обычных людей, которые сами никому не мешают.

Быть студенткой- мамой нелегко в любой стране. В детский сад в Голландии детей надо записывать еще до рождения – это не шутка, такие здесь очереди.О ценах я уже и не говорю. Правда, Сонни заверял меня, что мне будут помогать все его родные, но на практике приходилось его маму каждый раз чуть ли не уговаривать посидеть с Лизой денек, когда мне надо было на занятия…

Мама Сонни теперь тоже обосновалась в Тилбурге. От нас туда было чуть больше часа езды на поезде. Я отвозила Лизу к ней – час в дороге, а потом ехала в университет – еще полтора часа на дорогу и потом столько же обратно- за Лизой и еще час – чтобы доехать с ней до дома. Неудивительно, что Лиза с детства полюбила путешествовать: все младенчество она провела в вагоне поезда! И полетела первый раз на самолете в возрасте 7 месяцев….В таких условиях, естественно, пришлось быстро перейти на искусственное питание.

К слову, когда я узнала, на какой по длительности декретный отпуск имеет право по закону голландская женщина, со мной чуть не случился разрыв сердца: около 3 месяцев!! Правда, можно было продить его до 4-х месяцев – это если работать до самых родов и добавить таким образом еще и дородовый отпуск. Сравните с Советским Союзом, где в декрете можно было провести полтора года -с оплатой, а если ты могла себе позволить- то и до 3-х лет (еще полтора года без оплаты, но с сохранением за тобой рабочего места).

Сейчас какой-нибудь очередной ярый неолиберал начнет вопить, что «государство не обязано содержать чьих-то детей, а уж работодатель – и подавно». Милки мои, вас послушать, так ВАШЕ государство вообще никому ничего не обязано. В таком случае, можете мне объяснить, зачем оно людям вообще-то нужно? Или все обязаны только ему?

У буржуазного общества – психически ненормальная шкала ценностей: люди вынуждены затягивать потуже пояса ради того, чтобы создать «климат, благоприятный для инвестиций» – которые изначально призваны улучшить жизнь не для всех. Наша экономика существовала для людей, рабочие места создавались для них, а здесь наоборот – люди существуют для экономики. Экономика – словно какой-то прожорливый древний идол, на алтарь которому в жертву приносятся живые, разумные существа….

Для меня такое экономическое развитие лишено всякого смысла. Я не могу им восторгаться, что бы там при нем ни было изобретено, пусть хоть волшебная палочка – какой смысл в развитии если его плоды не для всех? Если оно не поставлено на службу всему обществу, а наоборот, человек здесь живет для прокорма монстра, именуемого «эффективность»?

Если результатом всех тех потрясений и издевательств над людьми, которые проводятся в современной России, должно стать построение такого общества как здесь, то оно не стоит того, чтобы ради него страдать – ни одного даже дня!

…К удивлению не только сеньора Артуро, но и Сонни, и Шантелл, приехав в Голландию, Луиза объявила сеньору Артуро, что разводится с ним. После 25-летнего брака! На сеньора Артуро было жалко смотреть. Он так ждал ее, посылал ей все время на Кюрасао скромные подарки со своего пособия, так мечтал о воссоединении семьи… И ни разу за все это время Луиза и словом не обмолвилась ему о своих планах. Оказывается, за время его вынужденного отсуствия она нашла себе молодого любовника – он как-то что-то у нее дома ремонировал – и приехала в Голландию уж вместе с ним…Старый и больной муж, не способный ее обеспечивать, оказался ей ненужным.