Любовник Элвин был на голову ниже ее ростом, с не блещущей интеллектом физиономией и обладал особенностью все время глупо и без причины хихикать. Казалось, покажи ему пальчик – и он моментально зайдется хохотом. Было очевидно, что он из породы тех, кого моя мама именует «одноклеточными». Очевидно, Луиза ценила его не за ум, а за какие-то иные качества…

Понятно, что после этого я не очень-то тепло к ней относилась – переживала за сеньора Артуро. Но Сонни сказал мне, что я не понимаю, как его маме было трудно…

Сам он глубоко переживал разрыв родителей, хотя и делал вид, что его это не касается. Я уже давно заметила у Сонни неверие в верность женщин: по тому, с каким чувством он распевал на Кюрасао услышанную нами там песню южноафриканского певца Лаки Дюбе «It’s not easy” :

“I remember the day I called mama on the telephone

I told her mama I' m getting married

I could hear her voice on the other side

Of the telephone she was smiling

And she asked me a question

That I proudly answered

She said son did you take time

To know her?

I said mama she is the best

But today it hurts me so to go back to

Mama and say

Mama I' m getting divorced oh

I' m getting divorced…”

The choice I made didn' t work out the way

I thought it would

This choice I made it hurts me so mama

This choice I made didn' t work out the

Way I thought it would

This choice of mine oh….»

А еще – свою, антильскую песню, которая тогда была в моде:

«Bo por bai unda ku bo ke,

Falta lo bo hasi serka mi…”

Эту песню пел одноклассник Омайры. Не зная, как он выглядит, я воображала себе высокого, стройного, гордого антильца – по его голосу. На празднике фирмы, в которой Сонни проходил на Кюрасао практику, мы наконец увидели его – вживую! Обладатель волшебного голоса оказался страшненьким миниатюрным плюгавчиком… По крайней мере, это объясняло откуда у него такие комплексы. Но у Сонни- симпатичного, молодого и умного парня? Я не могла этого понять. Ведь не могло же быть простым совпадением то, что ему нравятся песни именно на такие темы?

И самая-самая его любимая песня, еще с детства тоже была не лучше – «Богемская рапсодия» группы «Куин»:

“I’m just a poor boy

Nobody loves me

He’s just a poor boy

From a poor family…”

Сонни тем временем перешел уже на последний курс, и ему оставалось для получения диплома только пройти еще одну практику.

И тут выяснилось, что места для практики для него нет. Обычно в таких случаях учебное заведение здесь само помогает студенту найти место – на то у них и есть контакты с различными фирмами. Но для Сонни все ничего не находилось и не находилось, а время шло….

Мы оба начали паниковать. Сонни был уверен, что его дискриминировали из-за того, что он антилец – единственный в своей группе. Зная нравы в Энсхеде, я не удивилась бы, если это так и было. До сих пор помню, как тамошняя местная жительница спрашивала у нас в автобусе, обращаясь ко мне, которая тогда совсем еще не могла говорить по-голландски, и показывая на Сонни пальцем, как будто речь шла о неживом предмете:

– Spreekt meneer Nederlands ?

Мы оба очень обиделись.

Чем дальше, тем сильнее становились наши негативные чувства. И тем чаще я говорила ему:

– Ну, теперь-то ты убедился, что в этой стране нам не жить?

Сонни отправлял в разные компании чуть ли не по 5 писем каждый день в поисках места – всего на 3 месяца, – но безрезультатно. Что же ему теперь делать? Неужели он зря так здорово учился все эти годы, несмотря на все сложности, и так и останется теперь без диплома?

В отчаянии я написала о сложившейся ситуации родным – благо, у нас нет привычки скрывать друг от друга истинное положение дел и всегда делать вид, что все в порядке. И мама ответила почти немедленно: она договорилась с нашим местным заводом сельскохозяйственной техники, на котором какой-то инженер разрабатывал ветровую турбину, что Сонни сможет пройти практику там! Мы оба были вне себя от счастья, я – еще и потому, что вот уже 5 лет не была дома…

Все это время я домой поехать панически боялась. Понаслушавшись «ужастиков» от разных иностранных «Голосов» и начитавшись наших эмигрантских газет. А что, если меня после этого не выпустят из страны? Что, если бросят за решетку лет на 10?

Сейчас мне просто смешно вспоминать такие глупости. Ведь даже ни у кого из моих «режимных» родных не было из-за меня неприятностей! Возможно, если бы я запросила в Голландии политического убежища, начав клеветать на свою страну, чтобы его заработать, дело обстояло бы несколько иначе, но было совершенно очевидно, что никто не собирался преследовать меня за мое замужество.

В конце концов, я и дома давала достаточно поводов, чтобы начать меня «преследовать за инакомыслие» – если верить критериям этих самых доморощенных мигрантских кругов. Кто еще в 10 классе на уроке обществоведения, сидя под носом у учительницы -секретаря школьного парткома, вслух выражал свой цинизм, когда она рассказывала нам про слияние в будущем двух форм социалистической собственности?

– Подумаешь, объявят колхозы совхозами, и всего делов!

Но она не побежала «звонить в КГБ» и даже не осадила меня, а просто, не обращаясь ко мне лично, спокойно начала объяснять, почему я заблуждаюсь!

А анекдоты, которые все мы рассказывали – и никого из нас не тронули и пальцем?

А мое «несанкционированное» общение с иностранными студентами? Некоторые из них даже были уверены, что я «работаю на КГБ», – такой свободой я пользовалась, а КГБ наверняка зная об этом, и в ус не дул!

Чем дальше, тем больше я приходила к выводу, что те, кого у нас в СССР преследовали, не просто «инако мыслили», но наверняка еще и делали что-то такое, что было направлено против государственных устоев. А это уже совсем другое дело, чем просто «инакомыслить». Попробуйте-ка сделать что-нибудь антигосударственное в любой самой «рассвободной» и «раздемократической» стране! И посмотрим, где вас после этого придется искать…

Но в любом случае, тогда я очень волновалась . Еще никогда я не была вдали от дома так долго. Еще никогда на моем веку там не происходили такие глубокие перемены. Чем встретит меня Родина? Как изменились мои близкие и друзья?

Наш отьезд выпал на День Парижской Коммуны. Сонни без проблем получил визу – в том числе и на Лизу. Уже собраны были чемоданы. С университетом не было проблем. Мне оставалось только взять отпуск в своем «МакДональдсе» – при старом менеджере меньше года назад это тоже было не проблемой.

Но с недавних пор к нам пришел новый менеджер – Эд. Он сразу невзлюбил меня, за 3 вещи:

а) за то, что я вернулась работать в ресторан после рождения ребенка, в то врeмя как его собственная жена, родившая примерно в то же время, покорно осталaсь дома на куxне;

б) за то, что мне не только было за 23 года – что означало максимальную зарплату -, но и к тому же ужe приxодилось доплачивать за стаж – больше года работы в ресторане;

в) за то, что я не улыбаюсь наклеенной улыбкой все 8 часов в смену.

– Как дела? – дежурно спрашивал он у меня каждый раз при встрече, и я давалa

ему совершенно eстественный, человеческий ответ:

– Ничего, нормально.

Пока однажды он не выдержал:

– Почему ты говоришь : "Ничего"? Надо говорить : "Отлично!" – и изобразил, как мне надо улыбаться.

Я посмотрела на него взглядом, выражaющим мое острое желание покрутить пальцем у виска. Кому там видна на куxне тaкая резиново-лучезарная улыбка? И почему я должна говорить, что все «отлично», если все именно нормально – не больше и не меньше?

Но тем, кто является Носителем Американской Культуры во всем остальном

непросвeщенном мире, так думать не полагается. На ниx возложена Высокая Миссия: необxодимость дать почувствовать каждому чумазому от кетчупа, провонявшему смесью лука и горчицы подростку с обожженными по локоть брызгами от кипящего жира руками (следы некоторых из этих ожогов остаются, между прочим, на всю жизнь!) свою причастность к Великой Цивилизации; что он – Миссионер, участник Крестового Поxода на тoт "нецивилизованный мир", который позвoляет себе еще eсть что-то другое, говорить на другиx языкаx и даже писать книги и снимать рассчитанные на определенное интеллектуальное развитие, собственные фильмы.!