— Оптимизм, — он, не скрываясь, вздохнул. Раз уж теперь придётся изыскать и попробовать какой-то другой способ, пусть Саели расслабится, пусть поймёт, что выиграл. — Знаешь, что это такое? Это готовность к уступкам, согласие удовольствоваться половиной бокала.

— Половины вполне достаточно, если, чтобы наполнить его до краёв, нужно нарушить покой. Половина, выпитая в покое, принесёт больше удовольствия, нежели полный — в раздражении.

Мэйя не стал спорить, только вспомнил об умирающем от жажды. Впрочем, откуда Вальзаару, бывавшему лишь в резиденции или кёкьё, знать о жажде? И откуда ему, привыкшему избегать сражений, знать о том, что чувствует победитель? О том, что награду сладостней вырвать, чем получить случайно, по прихоти рока?

Сэф не чувствовал огорчения. Всему своё время. Сейчас было время отступить, перестроиться, изменить тактику. Но наступать на Вальзаара он больше не собирался — напрасная потеря времени. А, значит, можно было и вознаградить себя за терпеливость и понесённый ущерб.

Мэйя набожным жестом открыл тонкую книгу с хрустящими белыми страницами в кожаном чёрном переплёте.

«Чтение из книги пророка Малахии, — он улыбнулся. — Я возлюбил вас, говорит Господь. А вы говорите: „в чем явил Ты любовь к нам?“ — Не брат ли Исав Иакову? говорит Господь; и однако же Я возлюбил Иакова, а Исава возненавидел и предал горы его опустошению, и владения его — шакалам пустыни.

Если Едом скажет: „мы разорены, но мы восстановим разрушенное“, то Господь говорит: они построят, а Я разрушу, и прозовут их областью нечестивою, народом, на который Господь прогневался навсегда.

Завет Мой с Левием был — завет жизни и мира, и Я дал его ему для страха, и он боялся Меня и благоговел пред именем Моим.

Но вы — священники — уклонились от пути сего, для многих послужили соблазном в законе, разрушили завет Левия, говорит Господь.

Вы прогневляете Господа словами вашими и говорите: „чем прогневляем мы Его?“ Тем, что говорите: „всякий, делающий зло, хорош пред очами Господа, и к таким Он благоволит“, или: „где Бог правосудия?“

Можно ли человеку обкрадывать Бога? А вы обкрадываете Меня. Скажете: „чем обкрадываем мы Тебя?“ Десятиною и приношениями.

Проклятием вы прокляты, потому что вы — весь народ — обкрадываете Меня.

Принесите все десятины в дом хранилища, чтобы в доме Моем была пища, и хотя в этом испытайте Меня, говорит Господь: не открою ли Я для вас отверстий небесных и не изолью ли на вас благословения до избытка?

Я для вас запрещу пожирающим истреблять у вас плоды земные, и виноградная лоза на поле у вас не лишится плодов своих, говорит Господь.

И блаженными называть будут вас все народы, потому что вы будете землею вожделенною, говорит Господь.

Вы говорите: „и ныне мы считаем надменных счастливыми: лучше устраивают себя делающие беззакония, и хотя искушают Бога, но остаются целы“.

Но боящиеся Бога говорят друг другу: „внимает Господь и слышит это, и пред лицем Его пишется памятная книга о боящихся Господа и чтущих имя Его“.

И они будут Моими, говорит Господь, собственностью Моею в тот день, который Я соделаю, и буду миловать их, как милует человек сына своего, служащего ему.

И тогда снова увидите различие между праведником и нечестивым, между служащим Богу и не служащим Ему.

Ибо вот, придет день, пылающий как печь; тогда все надменные и поступающие нечестиво будут как солома, и попалит их грядущий день, говорит Господь, так что не оставит у них ни корня, ни ветвей.

А для вас, благоговеющие пред именем Моим, взойдет Солнце правды и исцеление в лучах Его, и вы выйдете и взыграете, как тельцы упитанные; и будете попирать нечестивых, ибо они будут прахом под стопами ног ваших в тот день, который Я соделаю».

Вальзаар перестал витать в облаках, он скучал:

— Меня не увлекают эти выдумки, — поведал он, когда Сэф бережно закрыл книгу.

— Тебя не удивляет этот бог? — словно не слыша, спросил Мэйя. — Он то грозит, и словно всё на свете ему подвластно. То вдруг уговаривает, едва не молит: хоть в этом меня испытайте. Он уж не знает, как к ним подступиться — к людям. Как заставить или убедить: в самом деле, принуждать или просить — их верить в него, жить по его законам. Но больше всего — этого я не прочитал — он обижается, что не приносят ему хороших жертв.

Вальзаар озадаченно взглянул на него, искоса и вместе с тем по-детски.

— Что нам за дело до трудностей этого бога?

— Выбирая Богов, народ выбирает судьбу. И пускай этого выбрали не здесь, не в Йёлькхоре, а всё-таки люди — это люди, как Сил'ан — это Сил'ан. Этот бог привлекает меня тем среди других, что он сам — как человек, то жестокий, то щедрый, запальчивый, не выносящий одиночества, ещё не взрослый и не мудрый, но уже очень сильный, почти всемогущий. Почти. Он не может понять тех, кого создал, владеть их мыслями, играть ими, словно куклами. Он может карать их, благословлять их, убивать их или миловать. Ему нужна их вера, потому что бог без веры не существует. Он рождён верой, а когда она иссякает — он гибнет. Смертный, как и все боги, этот пытается отвести глаза людей от своей слабости, показать, что не зависит от них. И тогда-то принимается грозить. Вспоминает, спохватывается и тотчас сменяет гнев на милость. Интересно ли ему играть с людьми, или просто неизбежно и оттого страшно? Ведь ему не выиграть. Человек много думает о сиюминутном, но его редко заботит собственная вечность. Ему, конечно, любопытно: что там за горизонтом, как за земным, так и за горизонтом жизни. Но если у него именно сейчас ломит спину от работы или подводит живот от голода, или он млеет от удовольствия, скажем, в наших руках — что ему до вечности и что ему до смерти? Они бы и меня жгли в том дне, пылающем как печь. Мой грех — гордыня, я не чувствую раскаяния. Мне только жаль, что я не мог бы встретиться с этим богом и дать ему совет. Он давно мёртв и ему поклоняются, мёртвому. А мы мёртвых даже не едим.

— Мы чтим предков, — сухо изрёк Вальзаар. — К чему всё это?

— А ты пойми, — глядя ему в глаза, попросил Мэйя. — Пойми, что прежде всего людьми правит страх. Но не тот, что «когда-нибудь придёт день» — это они легко переживут, превратят в басни и страшилки. Ни далёким будущим, ни далёким прошлым их не проймёшь. Только сейчас. Только тем, что случилось с соседом, знакомым или, лучше, всем известным человеком. Ещё лучше — человеком властным, который будто бы саму судьбу держал в руках, — Сэф вздохнул. — Нет, всё равно ты не понимаешь. Ты не понимаешь, что мы позволили им себя придумать, как они придумали своего бога. А всё, что люди творят, люди разрушают. Им нужно нас убить, чтобы поклоняться мёртвым. Живые мы не подходим под тот образ, который они себе вообразили — а мы им позволили; всем казалось, в том нет вреда. Их идеальные Сил'ан — те, которые им нравятся, которыми они согласны восхищаться и которых согласны принять — не вмешиваются в политику, а лишь украшают залу заседаний. Мы, чёрт возьми, виноваты, что до этого дошло! Все слышали то, что было сказано на военном совете, и остались равнодушны, никто не высказался против. И я не смог. Потому что тогда у нас не осталось бы времени подготовиться. Я промолчал. Это ты в состоянии оценить? Когда-то за нами было решающее слово, а теперь если мы подадим голос, то бросим вызов их представлениям о мире. И, в первую очередь, о нас. Люди испугаются. Знаешь, что они сделают потом? Я подскажу: летней они тоже боятся.

Саели собирался ответить, но вдруг резко отвернул голову, нахмурился. Мэйя слышал лучше, он чувствовал направление и бросился на крик, быстрее ветра.

По пути к злополучному перекрёстку Хин заметил немало Сил'ан-садовников. Но никто из них не отозвался, все исчезли. Уходили драгоценные секунды. Одезри не видел боя: лишь мерцающее облако прыгало с травы на дорожку, вырывая с корнем мешавшие кусты. Он даже счёл бы это забавным, если б не слышал страшных звуков и не понимал, что каждой секунды с лихвою хватит на минуту самой яростной человеческой схватки.