Голос то шептал, то восклицал страстно, вздрагивал безнадёжно. То яростно звенел, летя к звёздам, то бессильным дымом стлался над травой. Шторм разорвал сонный вечерний покой и утих. Ответа не было. Хин его и не ждал. Облака совсем угасли, озеро слилось с потемневшими берегами. Правитель расстелил шкуру мехом внутрь и закутался в неё. Ветер с бездомной тоской тоненько посвистывал в стеблях.
Холодные пальцы мимолётно коснулись щеки. Одезри тотчас проснулся, открыл глаза, не успев вспомнить, где находится. Сначала он с удивлением воззрился на стену, освещённую тающей Сайеной. «Крепость помолодела?» — тупо пронеслось в голове. Тёмный высокий силуэт на звёздном фоне ночи вызвал другую странную, короткую мысль: «Сон».
Силуэт повернулся и бесшумно поплыл вдоль стены. Хин медленно сел, затем кое-как поднялся на ноги, стараясь всё так же кутаться в шкуру, и пустился вдогонку. Сил'ан оставил тяжёлую дверь у входа настежь открытой, но сам пропал. Одезри не торопился шагнуть в темноту чужого дома.
— Синкопа, — позвал он негромко, надеясь, что любопытный паук по обыкновению бегает поблизости.
— Тут, — таинственным шёпотом сообщили с потолка.
— Нужен свет. Фонари, свечи, очаг?
— Сейчас всё будет, — заверил лятх.
Где-то в доме скрипнула дверь, что-то стукнуло. Хин вздохнул и, волоча за собою шкуру, двинулся на звук. Ощупывая стены, он вспомнил, как в детстве пробирался на вторую половину крепости.
— Сюда, сюда, — подбодрил паук. Хин как раз отыскал дверной проём. — Сейчас брошу горючий камень.
В угольной черноте затеплился багровый уголёк, он на глазах рос, извивался, превращаясь в крошечный язычок пламени. Потом осмелел, весело затрещал, пожирая растопку. Тени заплясали по комнате. Правитель огляделся: все углы, стены и даже потолок затягивала паутина. У окна стояла большая кровать из деревянного камня, похожая на те, о каких мечтала Юллея, только очень старая. Карниз балдахина не закрепили или же он обрушился на матрац, ткани и след простыл. Одезри подумал, что её наверняка стащили твари. Передвинуть кровать ближе к огню представлялось делом немыслимым. Подумав, Хин вытащил матрац — взвившаяся туча пыли заволокла полкомнаты — бросил его на пол и накрыл шкурой.
Паук успел сбежать. У порога, прячась в тени, застыл холодный ночной призрак. Одезри, стоя рядом с камином, смотрел на него, но почти ничего не видел. Ему казалось, что Сил'ан наблюдает за пылью. Следовало что-то сказать, но слова застревали в горле; вдруг стало жарко, и сердце на мгновение окунулось в блаженство.
Келеф спокойно приблизился. Его вниманием безраздельно владело бьющееся пламя. В его лице, сейчас не скрытом под маской, Хину чудились то мужская суровость и решительность, то женская загадочность. Вместе с тем, в нём не было почти ничего человеческого: иной разрез глаз, их недоброе, закатное сияние, смертельно-бледная даже в багровом свете кожа, ядовитая синева ресниц.
А в следующую секунду — быть может, Сил'ан чуть иначе повернул голову — всё чужеродное и пугающее как будто исчезло. И тотчас Келеф заговорил, равнодушно и упрямо глядя мимо собеседника:
— Тебе вряд ли сказали, чего добиваться от меня, — он предусмотрительно избегал обращений. Безжалостный и холодный, голос его завораживал жертву.
— Я хотел тебя увидеть.
— Хм, — нехорошая искушённая усмешка.
Одезри напрасно пытался встретиться с ним взглядом. Келеф повернулся спиной:
— Поступить назло провидцу нельзя, — он ответил на невысказанный вопрос, но ответил непонятно.
— Эрлих не провидец.
— Тебе виднее, — иронично согласилось дитя Океана и Лун. — Только я не о нём. Наверное, вам кажется, что вы сами решили сюда приехать, добились поставленной трудной цели, боретесь и — а почему бы и нет? — уже на полпути к успеху, — он ненадолго умолк, словно потерял нить размышлений, медленно опустился на шкуру.
Хин уставился на рисунок паутины:
— Нет, — сказал он. — Совет прошёл отрезвляюще. У Эрлиха, впрочем, остались какие-то планы. У меня их и не было.
— Похвально, — Келеф упёрся лбом в ладони, но продолжал говорить через силу, всё тише. — Идеальный ключ.
— О чём ты?
— О том, как создаётся будущее Весны: Основателю задают вопросы, строят карту узлов и последствий выбора. Якобы случайная удача — всего лишь точно рассчитанные последовательности: Вальзаар был в подходящем настроении, поэтому Нэрэи смог на него повлиять. А Нэрэи ты встретил потому что — я её не знаю, а ты подставь причину. Затем причину этой причины. Так, я полагаю, ты дойдёшь до встречи с Эрлихом, до предложения о поездке в Весну. И не важно, как тебе всё это объясняли прежде. Работа слишком тонкая для весенов — это сам провидец, его желание. Но я бессилен понять, зачем ему наша встреча.
Над каминной полкой, пустой и пыльной, висела фреска; разобрать, что на ней, Хин не смог — лишь напрасно отвлёкся. Сил'ан не мешал, только однажды что-то тихо прошелестело за спиной правителя.
— Значит, ты поэтому назвал его кукловодом? — уточнил Одезри, оборачиваясь.
Ответа не было. Келеф даже не свернулся кольцами — лёг на шкуру по-человечески, закрыл глаза. Так он не спал никогда, и к тому же — на памяти Хина — уж точно не спал ночью. Правитель повторил вопрос, но Сил'ан лишь тихо вздохнул. Какое-то время Одезри смотрел на него, надеясь, что это розыгрыш, а потом грустно улыбнулся и осторожно сел рядом. Привычно провёл рукой над разметавшимися прядями чёрных, блестящих волос, не касаясь их.
Тысячи летней и весенов, даже Нэрэи и его Астор сейчас представлялись обитателями иного, далёкого мира. Смелые, решительные, они многое себе позволяли — уж явно не дрожали бы над спящим божеством. Хин мог податься ближе, наклониться и вдохнуть аромат кожи, волос, прикоснуться губами к шее. Неожиданные желания; волнующий, острый интерес: «Что бы я почувствовал? Как бы это было?» Он не хотел ложных сладких ответов, подброшенных любовным опытом или воображением. Тепло горел огонь, и вновь, как на обрыве, казалось, что непреодолимое, бережное течение уносит старый дом и его обитателей.
— Наконец-то, уснул, — с облегчением пробормотал вездесущий паук. — Авось теперь пойдёт на поправку.
Хин проснулся на рассвете, один, как и ожидал. Камин давно догорел, в комнате было тепло, душно и сумрачно. Одезри наощупь подобрался к окну, больно ударился о забытый рядом с кроватью карниз и долго возился с задвижкой. Он почему-то решил, что застеклённые створки распахиваются внутрь, а они раздвигались. Правитель открыл ставни, ёжась, но с удовольствием вдыхая стылый воздух. Он чувствовал себя невыносимо грязным и голодным, а потому отправился на поиски Синкопы. Одезри собирался оставить ему одежду и пойти искупаться в озере, но в доме не нашлось ни воды, ни посуды. В конце концов, паук прихватил с собой гранулы очищающего зелья и на плече Хина спустился с обрыва. Там человек разрыл песок, сложил в получившуюся ямку платье и брюки, полил водой. Синкопа подбежал ближе, деловито сбросил свой груз.
— Придётся потом отряхивать, — посетовал он, внимательно следя за тем, как розовеет жидкость.
— Невелика беда, — отмахнулся Хин.
Купание лишь усилило голод. Даже от запаха цветов Одезри испытывал мучительные спазмы в желудке. А уж когда в доме разожгли камин и потянуло дымком, то вовсе накатила слабость.
— Сейчас приготовим завтрак! — заверил Синкопа и убежал. Ему словно бы радость доставляло суетиться, хлопотать и заботиться.
Хину очень хотелось осмотреть дом, отворить все окна, впустить свет пробудившегося Солнца, но приходилось сидеть у огня, любоваться на искры и ждать, внимая ленивому треску. Из леса незаметной музыкой лилось разноголосое пение птиц.
Потемнело, словно туча закрыла небо. Правитель обернулся на лёгкий шорох.
— В Лете ты всегда входил через дверь, — напомнил он.
Келеф задумчиво хмыкнул:
— Мне не хотелось уподобиться Бекару.
В ореоле света он был чудо как хорош, но та улыбка, которую Хин не раз вспоминал, исчезла из уголков мечтательных губ. Правитель не сразу заметил перемену — его отвлекли яркие глаза, опоили покоем, так словно всё опасное и сложное уже закончилось, и можно было с удовольствием вспоминать об этом. Казалось, юное создание вот-вот растает в солнечных лучах. Одезри по привычке считал себя младшим, но собственное отражение, виденное сегодня, всколыхнулось перед глазами. Он не выглядел моложе Сил'ан. Должно быть, и четыре года назад, до расставания, уже не выглядел — просто не замечал.
