— Дневальный где?!

— Я-дневальный!

— Какой ты, мать твою, дневальный! Где личный состав?

Девчонки были недалеко и быстро начали сбегаться, он их построил и давай ругать таки-и-и-ими словами. А меня — на гауптвахту. Гауптвахта — комната при штабе. И вот через дверь я слышу, как комиссар отчитывает этого дежурного за его всякие нехорошие слова:

— Да как вы могли девочкам говорить такие слова?! Они ведь только что от маминой сиськи, они таких слов, что вы наговорили, и не понимают еще. Не могу приказать вам извиниться, но ваша совесть должна это сделать. А дне-вальную сам отпусти. Мне не положено, я не арестовывал. Так я побывала на гауптвахте. Что ж, солдат есть солдат.

Затем мы прибыли на окраину города Солнечногорска. Меня удивило, что вокруг Москвы деревни с банями, которые топятся по-черному, и есть дома вообще без бань, и парятся, и моются прямо в русской печке (село Данило-во). Крыльцо дома под навесом вместе с коровником, и сами жители с крыльца оправлялись. Для нас, сибиряков, было дико и неприятно. У нас баньки беленькие, скобленые, а туалеты, хоть и на улице, да в отдалении от жилья, как и коровники. А мы-то думали, раз Москва, то… Не думали, что может здесь быть беднота.

Затем нас отправили на Калининский фронт, в бой не вступили, отправили на смоленское направление, благо ноги ходили. А были такие марши, что идем почти сутки, да в основном ночью, спать охота, невмоготу. И научились спать даже на ходу, правда, для этого нужно, чтобы один спал, а другой его держал, а то иногда идем и смотрим — выходит солдат из строя и пошел в сторону, и в поле, в никуда. Это значит, он уснул, и никто этого не заметил. Я шла все время с Клавой Кряжевой, она старше меня была на 4 года и все время меня опекала. Марши были тяжелые, не по асфальту, по 40–50 км с полной выкладкой. Шли дожди, только днем на привалах жгли костры и подогревали мокрую одежду, высыхать она не успевала, ну мы у костра и не сушились, а спали. Просыпаешься оттого, что горячо и нога сжата сапогом, который съежился от тепла, да и шинель прожжена. А тут подъем, снова идем, идем, вот солнышко вышло, деревня, нам разрешили побывать в избах, обсушиться и поспать: рай, все с себя развесили на заборе, а хозяйка одела нас в свою одежду. Мыс Клавой залезли на русскую печь и утонули в блаженстве, в сухом и теплом месте, и выспались. Опять подъем, опять в поход, и ночью где-то идем по болоту, и нам объявили привал. Привал среди кочек. Мыс Клавой стянули до земли несколько мелких березок за верхушки, на них одну шинель, под себя, с головой сверху — другую, надышали и уснули, а березки наши прогнулись, подломились, и мы оказались в воде. Опять мы мокрые, ночь, холодно, отжали то, что называ-

лось шинелями, оделись, и как раз приказ «шагом марш». Вышли из болота на рассвете, идем по лесной дороге и выходим лесом к городу и железнодорожной станции Кар-маново, Смоленской области.

Первое боевое крещение я получила, как и весь полк и дивизия, 20 августа 1942 года в наступлении на немцев, располагавшихся на опушке леса. До этого еще боя погибла моя лучшая подруга детства Рая Русакова. Ее рота попала в засаду и была обстреляна немецкими автоматчиками, прямое деревьев, их и называли «кукушки». Сейчас фильм «романтический» сочинили про таких. Рая сразу же приступила к своим обязанностям и перевязывала раненых прямо под обстрелом. Немец, которого сейчас призывают простить, прошил очередью из автомата ее и раненого, которому она оказывала помощь. Посмертно она награждена орденом Отечественной войны I степени. Фронтовой поэт написал в газете:

Нам же предстоял еще страшный бой. Бомбовые удары пикирующих бомбардировщиков, по 30–50 самолетов за налет, следовали один за другим. Несмотря на это, к исходу 21 августа 1942 года мы очистили лес от немцев и вышли на южную опушку леса у станции Карманово. Мы, ротные сандружинницы, вылазили с опушки на открытое место, искали раненых, привязывали к лямкам и тащили в лес, а там другие эвакуировали их дальше, пули свистели рядом, рвались снаряды, но крики раненых указывали долг. Иногда подсунешься под убитого, послушаешь стоны, куда ползти, и лезешь, лезешь за очередным. Стояла жара, воздух пропитался испарениями крови, лившейся рекой. В горле от этого запаха першило. Долго это ощущение не покидало меня, и не хотелось, чтобы кто-то еще испытал такое. Курить тогда стала, чтобы отбить восприятие этого тошнотворного запаха, а не как сейчас курят от развратной моды. Страшный, страстный, страдный, страда, труд-все эти слова русские однопонятные. Страх — не трусость:

Со значительными потерями дивизия освободила город Карманово от немцев.

23 августа поступает приказ наступать на Гусаки-Субботино. Сильное сопротивление противника, огневые налеты артиллерии и атаки танков принесли дополнительные потери в людях и технике, вынудили остановиться и прекратить атаки. Начальник политотдела Горемыкин Михаил Григорьевич, находясь в боевых порядках батальона 1079-го полка, личным примером поднял в атаку красноармейцев: «Коммунисты, за мной». Приказ о взятии Гусаки-Субботино был выполнен. Наш полковой комиссар Носенко Е. И. был тяжело ранен, я его вытаскивала и так ревела, думая, кто же теперь будет нас, девчонок, защищать?

Когда шли решительные бои, коммунисты и их вожаки, как наши начальник политотдела дивизии и комиссар полка Носенко Емельян Иванович, а особенно политруки, такие, как наш ротный политрук Малошик, батальонный комиссар Заболотный, всегда шли вперед и вели за собой бойцов, призывая: «Вперед, за Родину! За Сталина!»

После боя за Гусаки-Субботино мы с Верой Бердниковой подали, как и многие бойцы, заявление о приеме нас в ряды ВКП(б). Написали, как и все: «Если погибну, прошу меня считать коммунистом». В феврале 1943 года нас приняли в члены партии.

Я часто думаю о том неизвестном солдате, останки которого лежат у Кремля, у Вечного огня. Я уверена, что он тоже писал такое заявление. И когда к его могиле подходят и подносят венки подонки, которые предали и порушили его мечты, у меня до боли сжимается сердце. Ведь мы, дети многих народов СССР, этот солдат, его командиры и комиссары, комсомольцы и беспартийные защищали в боях и труде нашу великую Родину, единственную в мире, где строили и состоялся социализм. Мы воевали, проливали кровь, в тылу отдавали пот и последние сбережения за справедливость, свободное и счастливое общество во всем мире, за социализм против агрессии капитализма. Люди при капитализме звереют, за прибыль, за один доллар убивают враг врага внутри страны, а уж тем более капиталистические страны не могут жить без войн. Общий их враг СССР сдерживал их агрессивность. Но вот пришли оттепель Хрущева, мягкость застоя, либерализм Горбачева. Сначала одурманили нас Чумак и Кашпировский, создав из телевизора гипнотическое средство для недоумков. План ЦРУ, директива Даллеса выполнены, они оклеветали и уничтожили порядочных руководителей, нашли в нашей стране подонков среди высшего руководства, таких как слизняка Горбачева и пропойцу Ельцина, готовых за 30 зелененьких для своих отпрысков продать все. Эта группка, которую мы допустили к власти, расчленила дружный и великий Союз, а великая тяга к мелкому снобизму суверенитета породила президентиков, которые стали жить-поживать, народное добро проживать. Люди, ждавшие свободы и процентов от МММ, как та старуха, оказались у разбитого корыта. Горько нам, ветеранам, видеть, слышать и осознавать это все происходящее.