– Ты знаешь свое имя, – сказал он.

– Да, конечно. И я помню наш… мой первый дом с мамой и папой. Высокий забор вокруг него с колючей проволокой наверху, свою комнату я делила только с гекконами. Я боялась, что никогда не выучу английский и тогда эти прекрасные люди, которые дали мне все сокровища мира, которые плакали, когда я улыбалась или обнимала их, вернут меня назад монахиням. Мне было пять, когда меня посадили на самолет, и я улетела в неведомые края с мамой, крепко державшей мою руку, чтобы я больше никогда не чувствовала себя одинокой. Я увидела снег и засмеялась так сильно, что никак не могла остановиться.

Я помню вой вертолетов, треск выстрелов, монахинь, загоняющих нас под парты. Большая бомба угодила в велосипеды, и их педали разлетелись по воздуху, словно палочки для гадания. Мой папа, сидящий, как Будда, у стены в темной гостиной, уставившись на дверь, черный металлический предмет у него в руках. Он не смотрел на меня, даже когда я дергала его за руку, и кричал маме, чтобы она поскорее забрала меня наверх. Где ты вырос? – Неожиданно она сменила тему.

– В Северной Дакоте.

Он рассказал ей про сильные арктические метели. Про то, как в декабрьскую ночь, когда бывает ниже сорока, кусок льда трескается под твоими черными резиновыми галошами, и ты можешь задрать голову и увидеть миллионы звезд, замороженных навсегда.

– Я люблю луну, – сказала она. – Мне так его не хватает.

– Мне тоже.

– По-моему, он любил тебя.

– Даже если он и не рассказывал обо мне?

– Особенно если он не рассказывал о тебе. Где фотографии, Джон?

– Я не знаю.

– Что еще ты не рассказал мне?

– Миллион вещей.

– И что из этого мне необходимо знать?

– Даже не знаю, что сказать, – ответил Джон после долгого молчания.

– По крайней мере ты честно это признал.

– Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе.

– По-твоему, я в этом нуждаюсь?

– Не знаю. – Он замолчал, но она не прерывала его молчание. – Не беспокойся. Все в порядке.

– На похоронах, – сказала она, – была женщина.

– О, – вздрогнул Джон.

– Ей, наверное, где-то под семьдесят. Сказала, что знала моего отца с того самого дня, когда он впервые пришел на работу. Она была секретаршей или что-то в этом роде – почти все истории о себе, рассказываемые вашими людьми, на поверку оказываются «легендами». Как бы то ни было, она уже давно ушла в отставку и просила, чтобы я завтра утром повидалась с ней, если смогу. Она живет одна в Балтиморе.

– Ты собираешься поехать?

– Если ты не можешь сказать мне, где искать фотографии, и что еще я не знаю о моем отце.

– Поездка пойдет тебе на пользу.

– Я поеду последней утренней электричкой. Останусь на обед.

– Я позвоню тебе завтра вечером. Расскажешь, что там было.

– Если я вернусь.

Они попрощались. Джон повесил трубку. Он валился с ног от усталости. Он хотел закрыть глаза. Он хотел плакать. Он хотел спать. Он хотел бежать сквозь бурю и никогда не останавливаться.

Пройди круг.

Полутемную гостиную освещала только настольная лампа.

Он посмотрел на входную дверь.

Понял, что она не заперта; была не заперта с того самого момента, как Эмма вошла в нее, не заперта все это время…

Повернул ключ, задвинул засов.

«Ошибка, – подумал Джон. – Больше ошибок быть не должно».

Пятница. Утро. Синий седан материализовался в зеркале Джона минуту спустя после того, как он отъехал от дома.

Случайность.

Еще один лемминг, спешащий на работу.

Уже где-то перед дворцом вице-президента синий седан сократил расстояние, проскочив на красный свет, и притормозил, держась в пяти автомобилях за стареньким «фордом» Джона, – слишком безрассудно для следящего, так как его сразу вычислят, но самое обычное дело, если за рулем безумец, спешащий на работу.

Или совпадение.

Глядя в зеркало, Джон мог различить в седане двух человек – мужчин, как ему показалось. Джон направился вниз по длинному склону Массачусетс-авеню. Миновал у британского посольства статую Уинстона Черчилля. Миновал черный стеклянный куб бразильского посольства.

Синий седан продолжал висеть у него на хвосте.

Охранники? Или «охотники»?

Не спеша проехал четыре перекрестка по Парк-вэй. Миновал выезд на узкие улочки Джорджтауна, акры травы и деревьев, окаймляющих черную полированную гранитную стену с выгравированными на ней именами 58 183 американцев, погибших во вьетнамской войне.

Заряженный пистолет Фрэнка по-прежнему лежал в бардачке.

Синий седан продолжал маячить в зеркалах заднего обзора. Парк-вэй разветвлялась возле памятника Вашингтону. Джон влился в поток, текущий по скоростному шоссе из Вирджинии, шесть рядов стремительно несущегося металла. Клаксоны загудели, когда Джон сворачивал в правый ряд для того, чтобы попасть в тоннель, помеченный указателем: «ВЪЕЗД В СЕНАТ США».

В тоннеле Джон выбрал путь с указателем: «D-СТРИТ».

Синий седан последовал за ним.

Когда Джон выезжал из тоннеля, синий седан на какое-то время скрылся из поля зрения за фургоном водопроводчика.

Красный свет. Стоп.

Полицейская машина промчалась перед машиной Джона. Десятки машин были припаркованы слева, у полицейского управления. Два полицейских вели человека к мозаичным дверям управления, заломив ему руки. Арестант в одной футболке ежился на холодном ветру. Джон увидел блеск наручников у него на запястьях.

Интересно, на работе ли детектив Гринэ из отдела убийств?

Кто отдал приказ синему седану?

Зеленый свет. Поезжай вперед, как будто ничего не произошло.

Поезжай вперед, прямо на Н-стрит. Будь предсказуем.

Расслабились ли те парни в синем седане? Уверен?

Джон свернул к Центральному вокзалу.

Сенат зарезервировал часть мест на стоянке за вокзалом для своих многочисленных служащих. Когда сенатский Комитет по делам разведки и ЦРУ разрабатывали соглашение относительно двух представителей управления, удалось вырвать лишь одно место для парковки у председателя комитета. В двух квадратных милях федерального округа, обычно называемых Капитолийским холмом, с его восьмью основными зданиями, в которых располагались многочисленные офисы конгресса, где постоянно работало 19516 служащих и 535 членов конгресса, парковочные места были валютой, свидетельством политической мощи.

Фрэнк и Джон ездили на работу вместе, поэтому никому из них не приходилось оплачивать квитанции за парковку или покупать парковочные билеты.

Сенатская парковка возле Центрального вокзала располагалась на первом этаже, и, соблюдая правила движения, туда можно было попасть только через фронтальный въезд. С Н-стрит въезд был для общественной парковки.

Проверь зеркала: синий седан сокращал дистанцию.

Догадываются ли они о чем-нибудь?

Джон подъезжал к въезду на общественную парковку.

Слева от него находились желтый автомат, продающий билеты для въезда на стоянку, въездной и выездной ряд, будка контролера.

Прямо перед ним свисал с бетонного перекрытия огромный знак над выездным скатом – «ПРОЕЗД ЗАПРЕЩЕН». На дороге была нанесена линия гигантских желтых стрелок, направленных навстречу Джону. Бетонная полоса за желтыми стрелками выросла в «холм», закрывавший Джону обзор.

Резкий поворот руля навстречу стрелкам.

Сделай это.

Его колеса оставили следы резины на бетоне, когда он рванул под знак «ПРОЕЗД ЗАПРЕЩЕН», миновав еще одну предупреждающую табличку с красными буквами – «НЕ ВЪЕЗЖАТЬ».

Машина взбиралась вверх, сила земного притяжения вдавила его в сиденье. Желтые стрелки летели навстречу. Впереди, между бетоном следующего этажа и гребнем возвышающегося ската, виднелась полоса серого неба. Серое небо, в котором шеститонный грузовик, или семейный оранжевый микроавтобус, полный детей, или любой заблудившийся в поисках места стоянки мог, неожиданно возникнув, врезаться в…