Небо было вспенено, как серое море. Холодный ветер пронизывал Джона сквозь его костюм.

Он подумал: «Сегодня я похоронил Фрэнка».

Было почти девять часов вечера, когда Джон, сидевший в одиночестве за столом, услышал стук в дверь.

Пистолет Фрэнка лежал перед ним. Рука Джона покоилась на его рифленой рукоятке.

Не будь параноиком.

Он убрал пистолет в ящик стола.

Возможно, это просто хозяин коттеджа.

Из радиоприемника лились звуки джаза.

После стакана бурбона в голове немного шумело.

На полированной поверхности стола, за которым он обычно практиковался в каллиграфии, сейчас лежали письмо из таможенного департамента сенатору Бауману; копия газетной статьи, посвященной смерти Клифа Джонсона; листок из блокнота с записанным на нем именем Мартина Синклера – неизвестного, который звонил Фрэнку на работу; анонимное письмо, которое дал Джону Гласс, и желтый блокнот, ожидающий мудрых мыслей, оперативных планов или хотя бы отдельных идей. Он разглядывал пустую желтую страницу почти час, пытаясь осмыслить схему и понимая, что у него слишком мало данных, которые можно было бы связать воедино.

Стук в дверь повторился.

Возможно, это просто хозяин коттеджа.

Шел противный холодный дождь. О стены коттеджа разбивались порывы ветра.

Джон засунул все свои немногочисленные документы между страницами желтого блокнота, убедился, что края документов не выступают, так что взгляду представляются только чистые листы.

Идя к двери, он мысленно просчитывал, насколько серьезно его положение. Уже поздно, дом в стороне от дороги, налет Гласса и Гринэ маловероятен, все-таки стучал скорее всего его домовладелец. Рука легла на ручку двери, Джон секунду помешкал. Резким движением выключил верхний свет. Теперь только настольная лампа освещала комнату за его спиной. Не стоит среди ночи выставлять свой силуэт в ярко освещенном дверном проеме.

И только в случае…

Тихо отодвинул засов. Медленно повернул ручку, медленно. Крепко уперся. Рывком открыл дверь.

Испугал ее, она отпрыгнула назад, едва не выронила зонтик.

– Ой! – воскликнула она.

– Извини! Я не знал, что это ты, мне… следовало быть более осторожным. Следовало спросить, кто там.

– Я сама виновата, – сказала она, – надо было сперва позвонить.

– Нет, я рад, что ты пришла.

– Правда?

Несколько секунд они стояли молча: он – в дверном проеме, она – на веранде. Со всех сторон их окружала холодная ночь.

– Заходи, – сказал Джон.

Она вошла, распространяя аромат роз и кожи. Он закрыл дверь.

– Давай твой плащ, – предложил Джон.

– Спасибо.

Подошел к ней сзади почти вплотную. Так что отчетливо видел, как с левой стороны ее грациозной шеи бьется пульс.

Осторожно взялся за темные от дождя плечи ее плаща, потянул их, ее руки выскользнули из мокрых рукавов.

– Спасибо, – повторила она.

– Не за что.

Возможно, после похорон она переоделась, но ее плащ этим утром был застегнут так, что он не мог утверждать этого с уверенностью.

Сейчас на ней было простое платье цвета индиго. Черные туфли на низком каблуке. Простенький золотой браслет на одном запястье и часы на другом. Ни колец, ни ожерелий.

– Твой дом не так-то просто найти, – заметила она.

– Я привык так считать.

– Привык?

– Да ничего. Не обращай внимания.

– Хотя у меня был адрес, все равно пришлось сперва постучаться к твоему домовладельцу и спросить его, куда ехать дальше. Я не знала, что ожидать. Не знала, как выглядит твой дом. Мне он понравился, – добавила она. Ее глаза задержались на книжных полках, иероглифах, выполненных черной тушью.

– Спасибо.

– Надеюсь, я не побеспокоила тебя.

Он пожал плечами:

– Я просто… Так, делал одну работу.

– Я могу уйти.

– Ну, раз уж ты здесь, то останься хоть ненадолго.

Она улыбнулась ему, тепло улыбнулась.

– Может, хочешь… чего-нибудь выпить? – спросил он.

– Конечно.

– Бурбон или пиво, у меня есть пара бутылочек.

– Немного вина? Скотч?

– Извини. Я не держу под рукой много алкоголя, обычно не пью много, но…

– Да, – кивнула она. – Но. В такие моменты, как этот. Я буду пить то, что у тебя есть, – добавила она.

Пока он ходил на кухню за чистым стаканом и бутылкой бурбона, она довольно долго оставалась одна в комнате.

Джаз на волне прогрессивной радиостанции сменило женское пение.

Ветер стучал в окна.

Когда Джон вернулся из-за кухонной стойки в гостиную, она стояла возле его стола. Водила пальцем по лакированной поверхности стола, по желтому блокноту.

– Работаешь, да? – сказала она. Ее пальцы остановились на чистом желтом листе бумаги. – Я тоже должна была бы сейчас работать.

Наполни стакан бурбоном где-нибудь подальше от стола, так, чтобы ей пришлось отойти, чтобы взять его.

Она подошла за стаканом.

Их руки не соприкоснулись.

– Ты знаешь, – сказала она, – на прошлой неделе я боялась, что этот год будет точно таким же, как и прошлый. За то, чтобы мы были счастливы, а?

– Фрэнк любил говорить, что человек сам кузнец своего счастья.

– Правда? – Она закружила янтарный водоворот в своем стакане. Платье цвета индиго свободно облегало ее. Легко угадывалось, что под ним нет бюстгальтера.

– Мы ведь не знаем друг друга достаточно хорошо.

– Скорее, даже совсем не знаем.

– Ты, конечно, можешь со мной не соглашаться.

– Я не имел в виду…

То, как она тряхнула головой, заставило его замолчать.

– Иногда чем больше мы говорим о каких-либо вещах, тем больше запутываемся.

– Иногда.

– Послушай, я несу эту чушь, однако… Правда состоит в том, что я не хочу оставаться сегодня одна. И среди всех лиц в этом «городе смерти» твое оказалось единственным, рядом с которым я не буду себя чувствовать одинокой.

– Большой город, – сказал он. – Здесь…

– Не говори мне про этот город. Или про смерть. Мои родители… Боже мой, даже собака, которая была у нас, когда я была ребенком…

Слезы наполняли ее глаза.

– Все хорошо, – попробовал успокоить ее Джон.

– Нет, не все. – Она всхлипнула. – Извини. Обычно все удивляются моему самоконтролю. Не веришь? Спроси любого в моем офисе.

– Это ненормально.

– Это правда.

Она подняла свой стакан:

– Итак, за что мы будем пить?

– За все.

– Нет, не за все. Во-первых, давай выпьем за Фрэнка Мэтьюса.

Они чокнулись стаканами. Выпили. Она опустила свой полупустой стакан:

– Обжигает.

– Ты сможешь привыкнуть к нему.

– Держу пари, уже смогла.

Она отвернулась, пошла к дальней стене, провела рукой по спинке кушетки.

Из радио доносились тяжелые удары бас-гитары, пронзительные вопли соло-гитары, скрипучий голос блюза «Чикаго».

Дождь стучал в окна, барабанил по крыше.

– Ужасная погода, – заметила она.

– Однако здесь нам хорошо.

Она залпом осушила остатки бурбона. Обжигающая дрожь пробежала по ее хрупкой фигурке. Поставила пустой стакан на книжную полку. Спросила:

– Ты думаешь, я знаю, что делаю?

– Возможно, даже лучше меня.

– Вряд ли, ну да ладно, будем считать, что мы оба правы.

Она подошла к нему.

– Вечером… – Тряхнула головой. Пристально посмотрела ему в глаза. – Вечером я хочу, мне необходимо чувствовать, что я живу. Не потерять контроль над собой. И черт с ней, с удачей.

Она стояла так близко, что он чувствовал ее бурбонно-приятное влажное дыхание. Горячий мускусный запах ее тела. Запах розы.

– Вечером, – прошептала она. – Только вечером.

Подняла голову. Он прикоснулся к ее щеке. Ее глаза закрылись, и она потерлась щекой о его ладонь.

Поцелуй ее.

Ее губы потянулись к нему; она была душистой и влажной. Ее руки обвились вокруг его шеи, она прижалась к нему. Губы призывно раскрылись, они были так близко, что он чувствовал их возбуждение.